Лет сто тому назад или чуток поменьше, я был моложе и посматривал на женщин. Я на кондитерской тогда работал фабрике. Ходил там по цехам в своём зелёном фартуке. И ремонтировал я всё, что там ломалось. Мне разные станки налаживать случалось. - Так начал свой рассказ носатый старикан, сидевший в парке на скамейке, где фонтан уже давно закрыт, заплесневел от жажды. - Со мной охранники дружили, ведь я дважды Серёге Маслову спасал евонну жисть. Там случай был один ужасный, просто жесть. Короче, паренька я спас из полымя. Моржов же Генка часто спрашивал у мя деньжат на опохмел, и я ему давал. И шибко он меня за это уважал. Он сам служил сперва в каких-то там войсках, он зэков охранял в каких-то там лесах. Его бессовестно уволили за то, что шибко он бухал, со склада спёр пальто, принадлежавшее начальнику колонии. Парнишку запросто, без всякой церемонии швырнули из войсков советских на гражданку. И он припёрся к нам на фабрику, в охранку. И прапор сей у нас пристроился с комфортом. Нам повезло с таким бывалым обормотом. При нём несли, кто мог, таскали без зазренья. Грильяж и прочую байду без сожаленья фабричный люд тащил чрез капэпэ домой. Моржов же Генка их кормился щедрой мздой.

Грильяж и прочую лепили мы байду, не я, конечно, я монтажник. Не сойду я с места этого, но в том и я участвовал. Станки ломаются, и, бляха-муха, часто. Их в надлежащий вид привесть смогу лишь я. Разряда высшего наладчик я, друзья. - Носатый дед притих и тяжело вздохнул. Пространство серое как бы в себя втянул. - Так о чём это я? Да, про Моржова Генку. Оказался гнилым человеком. У него и фамилия паршивая, как вы заметили. Напротив нашей фабрики, через дорогу, по которой катались маршрутные машины, стоял большой завод, на нём лепили, клепали, варили, варганили, строгали и паяли и ещё чёрт знает чего делали. Предприятие это слов на ветер не бросало и стабильно выпускало: противни для духовок, какие-то тележки, такие плоские штуки, на которые можно тарелку поставить и нести, подносы, мать их, грабли, лопаты, такие штуки с загнутыми полозьями, на которых дети с горки скатываются, санки, мать их, спортивные снаряды - гири, гантели и прочую ерунду. А так как у меня на этом заводе племяш был начальником цеха, всё, что я перечислил, у меня дома имелось в достаточном количестве.

Так вот, этот редкостный паршивец, Генка Моржов, однажды ночью вылез из сторожевой будки, перешёл пустую дорогу и зашёл на проходную завода. Тамошние охранники, безвольные парни, кто их только на работу взял, увидав в руках Генки пузырь водяры, мать его, тьфу ты, - плюнул рассказчик, и продолжал, - увидали, значит, бутылку и облезлого обормота Генку, осклабились, ухмыльнулись, ну и нажрались, как положено у алкашей, до беспамятства. А Генка, прапор бывший, опытный мошенник, подогнал грузовик и со склада вывез заводского хлама, я имею в виду продукцию, на миллион рублей или чуток поменьше. И никто ведь не узнал, ушастый охламон не признался, его и так, и эдак допрашивали эти ребята из прокуратуры, черти лысые, и ничего не смогли предъявить.  Отнекивался, мол, ничего не знаю, был на смене у себя на фабрике. А те сторожа из вневедомственной конторы, алкаши проклятые, в один голос кричали, что ничего не видели. Сплошной бардак, темнота и мрак.

Дело шло к зиме. Осень тогда поганая была, холодная, что твой холодец из свинины. И однажды в инвалидный детский дом, что на окраине, где искалеченные мальцы жили, приехал какой-то мужик на грузовике и привёз с собой где-то сто, а может и сто пятьдесят этих с гнутыми полозьями штук. Все документы у него, как положено, мол, это от ЗМИ, от завода, то бишь, и сбросил этот хлам на ихний склад. И укатил. Так что этот Моржов, родственник чертей лысых, украл санки на заводе и инвалидным детям их сбагрил. Отмылся, паршивец. - Закончил дед рассказ, поднялся со скамьи, пошёл. И вслед ему кричали воробьи, вороны каркали, сороки верещали. Сурового дедка все птицы провожали.