Ты бываешь задумчивой, радостной,
Напряженной, настырной, живой,
Не понятной, по-женски загадочной,
И по-детски наивной простой.

Твоя сущность жалеет несчастного,
Ты бываешь, как глина, мягка.
Ищешь в жизни могучего, страстного,
Почему-то любя простака.

Как жемчужина, светлая, чистая,
Где мужчинам изведать тебя?
Мужем битая, сыном забытая,
Ты рыдаешь, платок теребя.

Вся в раздумьях, в печали таинственной
Красотою пленяешь сердца.
Назовет тебя кто-то единственной,
Ты венец всех созданий творца.

Рассказ о телефанате, который удачно попал на кастинг передачи «Окна» в качестве актера, и что из этого вышло.

От удачи сносит крышу,
Вот блокнот, в нем – телефон.
Не чего вокруг не слышу,
Только в трубке перезвон.

Сердце бьется, забыт ужин,
Чуда жду, как Аладдин.
Вдруг ответят: «Ты не нужен!»?
Спросят: «Что еще, кретин?»

Вот дождался, взяли трубку.
«"Окна"», – говорит мадам.
Я замялся на минутку,
Голос звякнул: «Кто же там?»

«Это я», – кричу от страха,
Заикаясь, как больной.
Взмокла белая рубаха,
«Вы на кастинг, эй, чудной?

Слышите: второго, в восемь,
Сто девятый кабинет.
Не опаздывайте, просим.
Мы оплатим вам билет».

Трубку бросили. «Спасибо», –
Говорю судьбе своей.
Жизнь прекрасна, братцы, ибо
Нам с Нагиевым видней.

Заскочил я в ресторанчик,
Там отметили с дружком.
Спели песни под баянчик
И подрались с женихом.

Вот вокзал, Москва-столица,
Дом нашел и кабинет.
По четыре лезут лица,
Все вперед последних нет.

Фу, прорвались, спели двери,
С дедом, бабкой, голубым.
Успокоились все, сели,
Быстро карточки строчим.

Вдруг редактор в дверь без стука,
И ко мне: «Скажи нам, мать».
Я схватил его за ухо
И давай в него орать!

Он заржал, как сивый мерин,
Покраснел, потом спросил:
«Как тебя там, ты уверен?
Больше не осталось сил?»

Среагировав на шутку, 
Руку протянул: «Макар».
Я замялся на минутку, 
Пробасив в ответ: «Захар.

Да, попал в свою стихию:
Юмористы здесь кругом.
Притворяться я умею:
В садике был колобком».

Мне сценарий распрекрасный
Шеф-редактор подогнал.
Необидчивый он, классный,
Человек-оригинал.

Я читаю: жесть сатира.
Блеск легенда, шик байда.
Там написано: «Я Кира,
Рву руками провода.

Мой дружок – подельник Сева,
Кличка Молот, озорной.
Бьет всегда ногою слева,
И по носу головой.

И не сладят с нами предки,
Все соседи и родня.
В телевизоре у Светки
Провод с треском вырвал я.

Как-то раз нас прозевали,
Обесточили мы дом.
Провода у тети Вали
Порубили топором.

Плачут мужики и тетки:
«Что нам делать? Жизни нет».
Хнычут маленькие детки:
«В туалете гаснет свет.

Темнота, дом обесточен,
Помогите, люди, нам».
Мой отец: «Ты мне не нужен, –
Добавляя: – Стыд и срам!»

Молоту ломают руки:
Он увидел провода.
Видно, кинулся от скуки
И попался, как всегда.

И финал! Удары, больно,
Бьет соседка по лицу».
Тут Нагиев: стоп, довольно,
Мол, досталось подлецу.


Вот сценарий, вот везуха,
Подлетел ко мне «Гайдай».
Я читаю жесть мишпуха*,
Кто здесь жертва, угадай.

«Нет, – сказал я, – братцы, дудки,
Быть артистом не резон.
Стать подонком ради шутки?
Удаляюсь, миль пардон»**.

Все, дошел до крайней точки,
Где ты, милый дом родной?
Ваши телезаморочки
Лучше посмотрю с женой.

*Мишпуха – семья, компания (Одесский жаргон, перевод с иврита).
**Миль Пардон! (Mille pardon!, франц.) Тысяча извинений!

 В эту смоленскую деревню Васильев попал совершенно случайно. Сломался автомобиль. Пришлось искать временный ночлег, поскольку осенние ночи становились всё холоднее и холоднее. До города было ещё далеко, поэтому, остановившись возле небольшого магазинчика, который был, скорее всего, единственным в ближайшей округе, решил подождать более-менее сведущего человека.
 Какая-то бабка, закутавшись в чёрный платок, неспеша прошагала мимо. Посмотрев на незнакомую машину, попыталась рассмотреть Васильева через лобовое стекло, но, видимо, так ничего и не увидев, пошла дальше не оглядываясь.
 « Старушка - божий одуванчик!» - как-то мимолётно подумал о ней Алексей, заметив крепкого старичка, который размашистым и уверенным шагом подходил к магазину.
- Извините!- Васильев едва успел к старику,- Извините, пожалуйста! Не подскажите, сдаёт кто жильё ненадолго? Мне бы ночь переночевать, две! Машина сломалась…,- почему-то виновато добавил он.
- Отчего ж не подскажу?!- взгляд у деда острый, так и зыркает глазами из-под густых бровей,- У меня можешь переночевать, например! Один живу!
- Вот, спасибо!- обрадовался Алексей.
- Ты подожди меня, я быстро!- дед хитро подмигнул Васильеву. Как бы ненароком ещё раз оценил будущего постояльца и, видимо, остался доволен.
- Жди!- добавил ещё раз и скрылся за дверью магазинчика.
 Дом деда находился на самом конце деревни. За пятьсот рублей какие-то местные пацаны дотолкали машину до старикова дома, за что тот ещё долго ворчал на Алексея:
- Это ж надо, пятьсот рублей! И сотни хватило бы!
 Васильев улыбался в ответ, выкладывая на стол всю свою нехитрую снедь - палку колбасы да банку шпрот, заброшенные в бардачок так, на всякий пожарный.
- Картошку пожарю!- не оглядываясь, суетился возле печки старик.
- Ну, а я машину посмотрю! Не на год же я здесь!
- Можешь и год жить, мне не жалко! – услышал Алексей, выходя во двор.
 «Девятка», конечно, машина хорошая, надёжная, но давно уж отошла пора таких автомобилей, сейчас все на иномарках ездят. А Васильев к этой прикипел, ни в какую не хотел менять. И должность позволяла (всё-таки коммерческий директор небольшой фирмы), и зарплата вполне достойная. Но, как говориться: «жена, конь и винтовка – понятие индивидуальное»!
 Так и есть – срезало привод трамблера! Пока дозвонился до сервиса (обещали пригнать эвакуатор), прошло минут десять.
 С удивлением увидел, как мимо ограды прошагала та же бабка, что видел у магазина. Впечатлили глаза: жёсткие, с небольшим прищуром. Васильев провожал её взглядом, пока старушка не скрылась за поворотом переулка.
- Что, интересная старушенция? – услышал Алексей голос деда.
- Да, уж… Васильев обернулся, - Извините, а Вас-то как зовут? Мы ведь так и не познакомились ещё!
- Егорычем зови! А так Василий Егорыч! - дед протянул руку.
- А я Васильев! Алексей…
- Ну, вот и ладно! – старик подтолкнул постояльца,- Пошли в дом! Я и стол уже накрыл.


 Уютно потрескивала печка. Хоть и не зима ещё, а улетело тепло в южные края вместе с бабьим летом. На ночь в деревнях уже затапливали печи, первые заморозки опускались на вспаханные поля, и не слышалось больше на тёмных окраинах девичьего смеха и перелива гитарных струн.
- С богом! – Егорыч поднял рюмку, облизнул языком губы и смачно вылил содержимое в рот. Двумя пальцами взял солёный огурец, понюхал и положил обратно в тарелку.
- Ну, ты, дед, даёшь!- Васильев с уважением посмотрел на старика.
- Ты пей, пей!- Егорыч усмехнулся.
 Они говорили и пили. Пили и говорили. О международном терроризме, о низкой пенсии, о коррумпированных чиновниках. Почему-то вспомнили о Вьетнаме, а потом о войне, о немцах, что хозяйничали здесь в сорок первом.
- Помнишь старуху, что видел сегодня возле моего дома? – Егорыч впился в Васильева взглядом.
- Помню. Конечно, помню! – Алексей не понимал вопроса старика.
- Это Нюша.
- Нюша? То есть Нюра, Анна или как там ещё…
- Нет, дорогой ты мой! Нюша.
 Перед Васильевым сидел совершенно трезвый человек. В доли секунды посветлели глаза, выпрямилась спина. «Чего это он?»- подумал Алексей.
- И чем же особенным отличилась эта Нюша?
 Егорыч нахмурился:
- Ты таким тоном о ней не говори. Узнать хочешь?
 Старик встал, подошёл к печке и начал подбрасывать дрова. Васильев абсолютно не понимал такой перемены. Только ведь по душам разговаривали!
 Егорыч вернулся к столу:
- Наливай ещё по одной! Так и быть, расскажу тебе эту историю. А дальше сам суди!
 Они выпили. На этот раз старик похрустел огурцом, немного помолчал.
- Знаешь ведь, что здесь в сорок первом немцы останавливались? Госпиталь офицерский оборудовали. Нюше тогда восемнадцать было. А за год до этого, сразу после школы влюбилась она в Петьку Серова. Крепко влюбилась! А уж как он её любил! Я, говорит, ещё в пятом классе на неё глаз положил. Какой пятый класс?! Самому сопляку в то время годов-то было! Тьфу! Ну, а что любовь у них была – это точно. Все в округе завидовали…, - Егорыч чуть помедлил,- Я тоже завидовал,…
 Потряс бутылку:
- Что у нас, закончилось что ли?
 Васильев развёл руками.
- Ладно, перебьёмся! Вот такие дела, парень… Перед самой войной уехала Нюша на какие-то курсы в город. Потом вернулась, но уже война шла. Петьку Серова на фронт забрали, так что не застала она его здесь. А вскоре и немцы зашли. Вот тут-то и началось!
- А что началось? – Васильеву стало любопытно, и он подсел поближе к старику.
- Нюрка наша вдруг превратилась в Нюшку!
- Почему?
- А немцам так удобнее имя её произносить было! Встретят кого из местных, «Нюша, Нюша!» кричат. Так и стала Нюшкой! Где какая попойка немецкая – она там уже! И песни поёт, и пляшет полуголая! Весь гарнизон через себя пропустила, так все говорят. То с одним офицером живёт, то с другим. Сколько раз бабы наши местные прибить её тогда хотели, да не ходила она одна. Всё в сопровождении!
- Да…,- только и смог произнести Алексей.
- Это ещё не всё, парень! – продолжал Егорыч, - Худо-бедно, а все войны когда-то заканчиваются…. Петька Серов так и не появился. Нюшка его никогда больше не видела. А я как раз с фронта пришёл. Мужиков почти нет, а если есть, то безграмотные все. Меня председателем выбрали. Ну, думаю, вот пришёл твой час, Нюшенька! Уж я найду способ, как тебя голодом уморить!
- А она что, здесь осталась после войны? – удивился Алексей.
- А куда ей уезжать? Дом у неё здесь, хозяйство родительское… Да и не так просто было в те времена место жительства поменять. Это ладно, я о другом. Все в деревне от неё носы воротят, словом единым не обмолвятся. А ей вдруг бумага приходит – в город вызывают. Так и узнали мы, что наградили Нюшу орденом Ленина за выполнение задания командования, за то, что снабжала штаб армии точными разведданными.
- Вот это да!- цокнул языком Алексей.
- Вот-вот! Отношение к ней, конечно, почти не изменилось, но преследовать перестали. Со временем появились у неё ухажёры, ведь молодая ещё была. Да только всем от ворот поворот выдавала! У меня, говорит, есть мой суженый. Приедет – поймёт, не может не понять. А не поймёт, так простит, потому как не ради удовольствия я с офицерами кружила! Понимали все, конечно, что не простит Петька, появись он в деревне. Да разве ей докажешь?!
- А ты как, Егорыч? Сам же говоришь, нравилась она тебе!
- Я…. Что я! Нравилась, конечно! И сейчас нравится, да куда там! А вот замужем она так ни разу и не была. До сих пор, наверно, Петьку ждёт! Дура старая…
 Они ещё говорили о чём-то постороннем, но Васильев уже не слушал Егорыча. Захотелось спать. А во сне приснилась ему баба Нюша, которая смеялась почему-то беззубым ртом и всё норовила пригласить его на бальный танец.
 На следующий день к обеду приехал эвакуатор. Алексей тепло попрощался с Егорычем и пообещал заглянуть как-нибудь обязательно. А сам всё посматривал по сторонам, надеясь, что промелькнёт где-нибудь платок бабы Нюши, и глянут на него удивительно строгие старушечьи глаза.
 Васильев сдержал слово и приехал к Егорычу через месяц. Там и узнал, что десять дней назад похоронили бабу Нюшу на местном кладбище. И хоронили её четверо нанятых Егорычем алкашей, да он сам, до сих пор не понимающий, а как теперь будет жить без Нюши деревня?
 Васильев сожалел, что так и не встретился с этой старушкой. Почему-то не покидало его чувство потери. И вины. Не стало на земле ещё одной святой женщины.
 Или грешной?