1.     «Подарок».

  В Беломорске я нарисовался как раз в канун 8-го Марта. На Солунина, 32 отмечали всем коллективом.

О том, что «сего дня» приедет для «Беломорской трибуны»  «подарок», как меня обозвал Ф.И.Титов, замредактора, он ни словом не обмолвился ни с редактором Б.Н.Печёнкиным, ни с коллективом.

  И вот, как торт, к столу являюсь я с мимозой и поздравлением в стихах. Подумали: пришёл благодарный читатель газеты. С Фёдором Ивановичем мы заранее сговорились так поступить, ещё на совещании молодых литераторов в Петрозаводске, где он представлял, как прозаик, «Беломорскую трибуну», а я – Лоухский «Коммунист».

  В ходе «процесса» Титов предложил народу за столом тост: «А теперь, товарищи, давайте выпьем за ответственного секретаря, чтоб у нас он прижился, чтоб ему у нас полюбилось, а нам пришёлся ко двору!»

Все переглянулись, пожимая плечами, но рюмки подняли. «Мой подарок коллективу,» - сказал Титов, указывая на меня. С год меня обзывали «подарком», пока не забылось…

  А 10 марта 1970 года, согласно приказу №7 от 6 марта, началось моё служение в «Беломорке» на посту ответственного секретаря. Длилось оно 8 лет, 5 месяцев и 1 день.

2.     «Юбилей».

  Жил я в Золотце, в двухкомнатной квартире, полученной от редакции. Когда-то это был посёлок гидростроителей. Восьмиквартирники, рассчитанные на 25 лет, до сих пор ещё стоят без капремонта и служат трудовому народу.

  Сказать, что коллектив редакции у нас был дружный – не сказать ничего. Это был – плохой ли, хороший ли, - но единый организм, причём творческий, состоящий из 4 членов Союза журналистов СССР. Наши работы публиковались во всесоюзной прессе, а у меня, у Титова, у Базаджиева уже были выпущены издательством «Карелия» свои книги. Титов – прозаик, я – поэт, Антон Акимович – фотожурналист.

  Наше всё (успехи и неудачи) воспринимали мы, как личное, своё. Отдыхать на Залавругу – вместе, на подлёдную рыбалку – вместе, к Анне Корчуевой на дачу – вместе. И критику друг от друга воспринимали безобидно, как лекарство для излечения, а похвалу тем более, если, конечно, она не внасмешку.

  Помню свой 30-летний юбилей, 15 сентября 1973 года. Собрались всем коллективом у меня в Золотце. В маленькой комнате - рабочий кабинет, а гостиная убрана по-восточному. На полу – огромадная шкура бурого медведя, подушки для сиденья. Телевизор на полу, а вдоль стен полки с книгами. В углу – чудесный электрокамин с баром, а в баре – коллекция редких тогда вин и напитков, ассортимент разных рюмок.

  Я приготовил плов по-узбекски, выставил на столик с низенькими ножками разные сладости, привезённые из Ленинграда. Надел халат, нахлобучил чалму, и все, скрестив ноги, уселись вокруг плова. Произносили спичи, читали стихи, кто что помнил, а потом… было утро.

  Выйдя из кабинета, глазам не поверил. Блюдо с недоеденным пловом стояло, как стояло, в центре, а вокруг него на шкуре отдыхали мои коллеги, головами на подушках для сиденья. Каминный бар был пуст. Коллекция усохла.

  Стали вспоминать и хохотать, как продолжалось веселье после моего ухода спать. Оставшись в гостиной, ребятушки отдегустировали без остатка всё, что я насобирал, причём яванский ром закусывали русскими солёными огурцами. И было всем смешно и весело, когда автобусом мы возвращались в Беломорск, на работу. Газета ждать не любит.

3.     «А. А. Базаджиев».

  Антон тоже в Золотце жил, улицей ниже, к воде ближе. Бывало, приедет в редакцию, усядется в своё барское кресло и, закрыв глаза, пычкает трубкой. Посмотришь – спит, но я-то знал: у него такая манера работать. Так он всегда готовился к съёмке. Обмозговывал задание час-два, потом мы шли обедать в «Жёлтый дьявол». Насытившись, мы расходились по кабинетам, а он – на объект с кофром через плечо. У него была страсть к немецкой оптике, а любимая фотоплёнка – фирмы «Кодак». Дорогущая, зато надёжная. И делал он всегда много кадров, много отпечатков, чтобы я мог из чего выбрать тот, единственный снимок, что был нужен мне и достоин его, как автора; а это ужасно трудно – любой снимок, как на подбор.

  У Базаджиева было два пристрастия снимать: человеческие лица и природу. Он всегда находил такой ракурс и такое освещение, что любой, даже нефотогеничный человек смотрел на тебя не остолбеневши позируя, а естественно живо.

  До «Беломорской трибуны» он работал истопником в городской кочегарке. Родом из г. Шевченко возле Каспия. Мать – Анна, русская, отец – армянин. А характер у Антона Акимовича нордический. Лёд, а не пламень. Но это только внешне. Просто он всегда увлечён полюбившимся делом и на нём сосредоточен. Меня он понимал с полуслова, что между ответсекретарём и сотрудниками бывает крайне редко.

  Помимо фотодела Антон любил рыбалку (зимнюю и летнюю), а я нет – я рыбоед. Но нас объединяла, кроме работы, любовь к музыке, особенно  симфонической, и к поэзии. И он, и я часами могли слушать Баха или Бетховена. Приходили домой друг к другу, пили кофе, курили и молча слушали музыку. И расходились молча. И ничего больше.

4.     «Процесс».

  «Жив капшак, красна кофта, турецкие рукава?» - всегда спрашивал по утрам вместо «здрасьте» Фёдор Иванович, входя в наш с бухгалтером Галиной Захаровной Патриной кабинет. Сам Титов, хоть и зам. редактора, сидел в одном большом помещении вместе с остальными лит.сотрудниками. Персональную «камеру» занимал только редактор Печёнкин Б.Н.

  С утра, как правило, планёрка, потом до обеда пыхтенье за столами, потом обед в «Жёлтом дьяволе», потом сдача материалов секретарю, т.е. мне. А потом до вечера пыхтенье начинается у меня: все статьи, репортажи, очерки, заметки надо прочесть, отредактировать, кинуть на машинку, чтобы после авторы, вычитав свои, исправленные мной, Титовым и Печёнкиным труды снова сдали в секретариат, но уже для вёрстки.

  При плоскопечатном производстве газета делалась долго. Каждая заметка, написанная автором, читалась зав. отделом, секретарём, редактором, машинисткой до и после троекратной правки, только потом шла в набор, линотипистке. Потом вычитывались гранки, потом 1-ый оттиск полосы, считка, сверка с оригиналом, 2-3 корректорских вычитки. Потом редакторская читка, и – наконец – подпись редактора на готовом к печати листе разворота: «В свет».

  Теперь тираж 1-2 тысячи, а у нас при плоской шлёпалке был 10,5 тысяч экземпляров. Народ газету ждал, читал «от корки до корки», как говорится. И очень много поступало писем в редакцию от читателей. И не только жалоб на плохие дороги и протекающие крыши.

  У редакции был завидный авторский актив. Даже начальники отчитывались о деятельности своих контор без отписок, а серьёзно и обстоятельно, на понятном народу языке. Газета «Беломорская трибуна» из «сплетницы» превратилась в информатора и посредника между народом и властями.

5.     «Капшак» в «БТ».

  - При тебе, - сказала с горечью мне метранпаж Лоухской типографии Наталья Петровна Попова, родная сестра редактрисы Ольги, - у нашего «Коммуниста» было лицо, а теперь осталась пупырчатая рожа. Как ты нас гонял, помнишь? Мы стонали, но делали повторную работу за одну и ту же плату. Молодец, дай Бог тебе здоровья!

  Разговор этот был на совещании работников печати республики Карелия в Кондопоге. Мы оба были участниками.

  - Я всё время смотрю теперь «Беломорку», как из «замухрышки» выросла «дама».

  Ах, Наталья Петровна, знала бы ты, чего мне это стоило!

  Для сведения скажу, что из 10 центрально-районно-республиканско-областных и многотиражных газет, где я протрудился всю свою жизнь газетчика в качестве ответственного секретаря, «Беломорская трибуна» была последней. В Петрозаводском «Комсомольце» я уже работал консультантом отдела литературы. Потом ушёл в науку. Пять с лишним лет занимался социальной психологией в Петрозаводском научно-методическом центре профориентации молодёжи.

  И в Лоухах (карельских), и в Калтасах (башкирских) – везде для типографий и редакций я был тираном. Мой принцип: если должно быть, значит быть должно! Ответсекретарь – это главный инженер на предприятии; он его создаёт и строит, а директора – редактора – только распоряжаются, руководят. Я ненавижу генетически «абыкабыкакнибушников». Взялся – сделай, чтобы не краснеть от стыда за содеянное.

  На бланках материалов, сдаваемых в типографию, в «запас» для набора, мне надоело выписывать «Беломорская трибуна», и я сократил до «БТ». Это был 1971 год, самое его начало. Потом все привыкли к аббревиатуре.

  В 1972 году общее собрание коллектива редакции постановило не препятствовать, а способствовать моему поступлению в Литературный институт имени А. М. Горького. В Москве я протолкался 4 месяца, но поступил и стал учиться. В «БТ» Г. З. Патрина умудрилась законодательно оформить моё неприсутствие в присутственном месте.

  Дважды в год я ездил в Москву на экзаменационные сессии, и в редакции не только не скулили из-за моего отсутствия по 2 месяца два раза в год, наоборот, гордились: «Наш капшак из нашей тьмутаракани учится в Москве, в Литинституте на поэта!»

  К этому времени меня приняли в Союз журналистов СССР, в издательстве «Карелия» выпустили коллективный сборник стихотворений «Первопуток», где из 10 отдельных книжек под одной обложкой (по одному печатному листу объёмом) была и моя. Название не помню. Д. Я. Гусаров публиковал меня в журнале «Север» каждый год. Начали в Ленинграде, а потом в Москве обзывать меня поморским поэтом, или из Беломорска. Ф. Титов, как всегда с юмором, при случае и без подшучивал: «Смотри, полюбим – Башкирия запросит алименты!» Так и случилось. Башкирия не задавилась, а Поморье и поморы зачислили меня в «свои капшаки». Вот уже более двух десятков лет живу я на прародине, в Николаевке под Бирском, физически, а душой – в Беломорске и в Карелии вообще, как будто и не уезжал, а временно откомандирован.

6.     Стоп-кадр.

  Как-то Базаджиев пришёл в контору не утром, а вечером. «Ты что, загулял или позвонить не мог?» - накинулся я на него. «Телефон дома, а я с утра дома не был». Ещё более непонятным сделалось его отсутствие.

  Оказалось, он целый день мотался по городу, по предприятиям, «искал лицо для портрета». «Какого портрета? Я тебе не заказывал». «Ты – нет, а вот в странпе объявили всесоюзный конкурс фотопортрета. Я тоже хочу принять в нём участие». «И чью же физиономию хочешь увековечить?» - съехидничал я.

  - Твою, - спокойно и решительно ответил Антон Акимович. – Значит так: рабочий день кончился, это в редакции, а у нас начнётся. Едем в Золотец, я беру аппаратуру, софиты, иду к тебе домой и буду «мучать», искать «стоп-кадр».

  «Щёлкать» меня он начал часов в семь вечера или в половине восьмого. Я не шибко-то переживал, ну, думаю, 2-3 раза щёлкнет и всё, займусь своими делами. Как бы не так!

  Работа закончилась под утро. «Всё, - говорю, - ты меня достал, ослепил софитами, глаза режет, вообще я есть хочу, спать, а больше всего курить». «Ладно, кури, сделаем передышку,» - согласился он. Я, измученный фотосъёмкой, позированием, и его верчением меня, уселся прямо на столе, с величайшим наслаждением закурил свою любимую «Шипку» и задумался, вероятно, глядя в никуда.

  Пришёл в себя, когда Антон скакал вокруг меня, тряся седыми волосами, и приговаривал, растягивая слова: «Всё, сняли твою «физию», сняли, чую, кадр получился. Пам-парам-парам!»

  Фотографию он отпечатал размером 70 см на 1 метр и отправил в Москву. На фото я был в норвежском свитере грубой вязки, с каким-то не от мира сего взглядом и сигаретой в правой руке, превратившейся в пепел, висящий около глаз. Этот снимок был признан лучшим среди нескольких тысяч участников всесоюзного фотоконкурса. У меня до недавних пор ещё хранился этот метровый снимок. Позже я использовал его для первого серьёзного сборника стихотворений «Студёный причал».

  Вот так вот и работали раньше мастера. Потому к ним и удача чаще приходила.

7.     В возрасте Христа.

  Первый самостоятельный сборник стихотворений я выпустил в свет в возрасте Христа. Назывался он «Студёный причал». Это было в 1976 году. Естественно, мне 33.

  Издательство «Карелия» исполнило его с любовью и полиграфическим профессионализмом. На финской глянцевой бумаге, с базаджиевской работы фотопортретом на суперобложке, в карманном формате солидным тиражом.

  Мой первый литературный блин не оказался комом, наоборот, произвёл фурор у читателей и коллег писателей. Первые отзывы, и даже первая рецензия в еженедельнике «Литературная Россия» не вскружили мне голову. Я по-прежнему жил в Беломорске, секретарствовал в «БТ» и продолжал учиться в Литинституте.

  Слов нет, как было приятно, когда мой «Студёный причал» в числе других немногих книг издательства «Карелия» вошёл в число лучших с полиграфической точки зрения в Финляндии и на международной книжной ярмарке в Германии.

  Издатели и особенно редактор Юлия Васильевна Слюсарева предлагали мне назвать книгу не «студёным», а «счастливым». Я возражал, ибо Беломорск – это причал, на берегу Белого моря, одно из поэтических названий которого – Студёное. А причал мой и в реальной жизни оказался счастливым.

  Я страшно рад и горд.  «Если спросите откуда, я скажу - из Беломорска…»