ПЛАНЕТА У НАС ОДНА

Плывет тихо резиновая лодка по таежной реке Ин. Что за название? Что оно означает в переводе на русский язык, мы не знаем, но мы очарованы красотами вокруг, загадочными местами, прозрачной водой...

Вот следы стойбища охотников-гольдов. Аборигенов тут нет уже сотню лет, площадки заросли дубняком, а бывшие стоянки канули в вечность вместе с несметными оленьими стадами и шаманами, а река все несет свои воды к далекому Тихому океану, как и тысячу лет назад.

Алла смотрит на меня, она не может и слова сказать, но, наконец, собрала свои чувства воедино;

— Я не знала, что здесь так красиво! И это все, что она могла сказать о ярких картинах осени, которые легли на холст сезона.

Я чуть пошевелил веслами, и мы возвращаемся в наше время. Надо торопиться, и некогда нам грустить, а грустинка, как легкая паутинка, не хочет, расставаться с нами.

Я уже бывал в этих местах, Алла попала сюда впервые в жизни. Невысокая ростом, кучерявая и большеглазая, улыбчивая и, по своей натуре, добрая, она обладала пышными формами, из-за которых и выглядела несколько тяжеловатой, но в нужный момент проявляла решительность и подвижность, а это говорило о быстроте ее мышления, и, несомненно, она была романтиком. У нас с ней большая разница в возрасте — я на одиннадцать лет старше. У нее светлая кожа и нежная, моя — огрубевшая от ветра и солнца. У обоих за плечами изломанные судьбы, разбитые семьи, но, тем не менее, она мне поверила и готова была идти за мной хоть на край земли. И мы пошли...

Около устья Карлина залива наше плавание временно прекращалось, и дальше надо идти пешком через тайгу до Второй Речки. Здесь мы и увидели высокого человека в энцефалитке, с ножом на поясе и в болотных сапогах. Он помог нам выбраться на берег, оттянул лодку подальше от воды, и улыбаясь подал мне руку:

— Здравствуй!

Я сразу-то и не узнал его, Николая Пыхалова, поскольку он был в капюшоне, накинутом на голову.

— Что, Григорий, не узнал меня или забыл? Ведь мы вместе работали на заводе, и ты, кажется, флотский, на подлодке служил, так? Но я все равно не мог вспомнить его, как ни пытался.

— Я тоже служил, только на атомной лодке, — продолжал Николай, — у нас разница всего в один год.

Стыдно, но и сейчас после этого я не вспомнил его. А тут к нам плывет другая лодка, режет поперек течение Ина. Ловко орудует шестом человек на корме, коренастый и широкогрудый, уже с седеющими волосами.

Мы пожали друг другу руки:

— Паснаев Петр Макарович, — представился он и уже улыбался нам с Аллой своей доброй улыбкой.

— А сколько ты весишь? — неожиданно спросил он меня.

— Девяносто пять кило, — отвечаю.

— А я на три больше.

— Мы с тобой недовески! — шучу я. — Чуть-чуть до сотни не хватает.

И смешно всей нашей компании: вот так недовески.

Петя тоже флотский, добрейший души человек. Вот и встретились родственные души. Но вскоре Петр Макарович ушел по своим делам в конец залива, а мы через релку — к Колиной землянке.

Он встретил нас невесело;

— Сожгли мою землянку нехорошие люди, вот по новой строюсь. Москву три раза дотла сжигали татары, французы да ляхи всякие, а

она по-новому отстраивалась и еще краше становилась: жизнь ведь не кончается, правда, Григорий?

Я соглашаюсь с ним.

— А я и предбанник еще пристрою, чтобы мыться. Ведь я уже три года, как в тайге живу — такие вот дела.

Мы с Аллой были ошарашены, но в душу человеку лезть не хотели, а потому и промолчали.

Николай круто сменил тему:

— Далеко вы собрались, тяжело будет Алле идти, — посетовал он.

— Да я за ним — хоть куда пойду! — смеется женщина. — И в тундру, и в тайгу.

И опять мы смеемся, флотские ребята.

Флот — это наша визитка сквозь всю жизнь, и рука помощи друга тебе обеспечена. Можно в этом не сомневаться.

— На обратном пути заходите ко мне, я буду вас ждать!

— говорит таежник. Но я качаю головой:

— Назад мы на лодке пойдем по Гольдячьему заливу, а дальше сплавом по Ину, до дороги, — все легче будет...

— Тоже правильно, — говорит Коля.

И двинулись мы в путь через болота и релки, а тут погода стала портиться. Как бы снег не пошел — ведь октябрь кончается. И пожалел я, что Аллу за собой потащил в такую даль, в наше свадебное турне.

«Один я бы и за час пробежал это расстояние, — говорил я сам себе. — А тут ещё, и лодка за плечами. Веселья тут мало».

Мы часто отдыхали, в ходьбе не торопились, но холодный ветер гнал нас вперед.

— Смотри, — говорю я Алле, — всю релку еноты изрыли.

— А где они, под землей?

— А где же еще? — смеюсь я. — У себя дома, разбойники.

И все же мы отклонились в сторону от цели. Без этого

не бывает. Но Алла не жалуется, стойко переносит и кочки под ногами, и непогоду. Конечно, это хорошо, но, на сколько хватит ее терпения? Кто знает, какие мысли у нее в голове? Ведь она почти не знает меня, но лицо ее спокойно, хотя и мокро от пота, и улыбается мне — молодец.

А вот и Вторая Речка, здесь она вышла из-под земли, разлилась метров на двести и тянется километра полтора, и снова исчезает. Я накачиваю лодку, и мы спешим на тот берег, там и будет наш стан.

Первое дело — костер, и зазвенел топор в моих руках. Плохо ведь без огня, «цыганский пот» прошибает. А все из-за ветра.

Но вот и нам тепло, пора и сетками заняться. Надо до вечера успеть их расставить, и Алла мне помогает набирать сети на корму лодки. Глядишь, так и рыбачка из нее получится. Мы движемся на лодке, сети ровно ложатся на воду и развертываются в гибельную и липкую паутину: держись, рыба!

Вечер наступил быстро, солнца не было, и только строптивые утки рвали крыльями свистящий воздух. Вот она, пора вечерней зорьки, но при такой погоде — это одно название. Нет ее, чарующей волшебной

красоты: природа сыпанула в отместку нам мелкой снежной пыли. Какая уж тут «зорька»...

Но дров у нас очень много, жарко горит дуб, и ярится

ОГОНЬ, спорит с непогодой, здесь они встретились, две стихии. Мы с Аллой — по разные стороны костра, на теплых подстилках из веток и листьев: мы тоже разные стихии, но еще неизвестные друг другу.

Карась ловился вяло, и уже ясно стало, что мы зря сюда шли в такую даль. А ведь рыбалка здесь всегда была богатой, и места несравненные, но всему свое время...

А тут и звезды рассыпались по небу, точно шрапнелью его обстреляли. Капризничает погода, но нам с Аллой тепло, и мы думаем о Николае Пыхалове. Что заставило его уйти от людей: беда или просто чудит хлопец, или что-то другое. Но три года прожить в землянке не каждый сможет — это факт. Я плаваю вдоль сетей, но они почти пустые, только черные раки грозно шевелят клешнями, не нравится разбойникам!

Утро подернуло ледяной каемкой кромку воды у берегов, ветер гоняет тучи, может, распогодится? Но неуютно у реки людям, и они сидят у костра. Алла все равно довольна:

— Я первый раз на рыбалке, но не замерзла ничуть, и очень даже понравилось, и дров еще на ночь хватит.

— Ты молодец! — говорю я. — Достойна ты похвалы. Не каждая пойдет сюда в такую неуютную даль...

Сетки мы снимали вдвоем, и вскоре они были собраны в пакеты: пора и домой. Шли мы назад, но это не было бегством, и здесь обнаружили стоянку охотников-гольдов, рядом с местом нашей ночевки, а их злые духи, наверное, и напустили хмарь и прочую напасть за наше вторжение в пределы вечного покоя. Уйдите, мол, отсюда по-хорошему, а мы сразу не поняли этого. И шаман, казалось, стучит в свой бубен, нам в след бьет отбой неожиданной тревоги. Уходят чужаки, и стихают порывы ветра, и погода налаживается.

Вспотевшие мы вышли в конец Гольдячьего залива. Отсюда мы хотели плыть на лодке до самой дороги — это десятка полтора километров. Но это на лодке, а не пешком по болотам. Разница большая. Но что-то уж больно спокоен залив, как зеркало.

— Неужели замерз? — воскликнул я. — Точно! Вот это припарочка после баньки!

Алла сначала ничего не поняла, а потом рассмеялась:

— Вот это сюрприз! Залив, как серебряный поднос, ровный и красивый!

«Придется возвращаться другой дорогой, — решил я, —

до Николая, и дальше, через Ин, а потом до самой трассы пешком».

Коля нам очень обрадовался:

— А я не ожидал, что вы вернетесь, вот баньку строю... И засуетился, а когда узнал про лед на заливе, то удивился:

— Вот это да! А здесь только забереги, и то небольшие.

И слово за словом, разговорились мы, уже и чай поспел,

и каша в котелке появилась на столе:

— Кушайте, угощайтесь, ребята!

Мы не отказывались. Сейчас нужна нам с Аллой еда с устатку-то. Выложили мы все лишние продукты из рюкзака: зачем домой тащить, а хлебосолу Николаю пригодятся. Поблагодарил нас Коля, а когда увидел наш улов, то расхохотался:

— Я вас без рыбы домой не отпущу, так и знай, Григорий! — и почти ведро карасей вывалил из своего короба в наш рюкзак:

— Берите, ведь все мы земляне, на одной планете живем, и помогать нам надо друг другу.

«А кто же тебе поможет, добрый ты человек, — подумалось мне, — флотский ты мой товарищ?»

Стал Николай Аллу через Ин перевозить, а лодка под ними, ходу-ном ходит. Тут же и перевернулись они, сразу, у берега. И оба хохочут, весело им, что не совсем мокрые они, а только чуть-чуть.

— Зато крещение приняла! — смеется Коля. — Значит, еще придешь сюда, Алла. Есть такое поверие у охотников, обязательно придете оба. Я буду ждать вас в гости всегда!

Через пару недель я был уже у Николая, он увидел меня и обрадовался, засуетился, заспешил к берегу:

— Сейчас я тебя перевезу! — очень обрадовался таежник.

— А я уже и не думал, что ты приедешь! — и лицо его озарилось улыбкой.

— А я землянку достроил, пойдем, я тебе ее покажу, — и заспешил он вглубь релки, а я — за ним. Землянка была готова к зиме, и Коля показывал мне свои хоромы, в которых и полы настелил, оконца сделал, и печку на новое место переставил.

— Пять баллов — все! — чисто флотский ответ, и улыбается моряк: «А как же!»

Перекусил я с дороги, попил чайку, а Коля причастился спиртиком, по-нашему «шилом», — и ожил моряк:

— теперь и на рыбалку пора!

Целый день мы «бомбили» лед, то в одном заливе, то в другом, везде сетки ставили, и Коля здесь — виртуоз: ведь если не так их поставишь, то и приморозить можно, а потом, только рви, другого выхода нет. Я слушаюсь Николая, он в этом деле профессор и все учит меня:

— Запоминай, Гриша, тут опыт нужен, это не летом. Зимой и место надо знать, где рыба держится, то есть, ямку, где она зимует, и многое-многое другое. А я только запоминаю.

А вечером мы напилили дров, и можно было отдыхать. Зимний день очень короткий, а ночь тянется долго. Только за беседой и пролетит она незаметно. У Николая сегодня праздник. Для него любой человек в радость, вернее только хороший. Плохих людей, по всей тайге не любят, с ними бывает разговор строгий, ведь у всех есть ружья. В тайге медведь прокурор.

— И все равно шкодничают люди. Не те нынче времена, и люди не те, — вздыхает Николай Пыхалов — таежный человек.

— Мы на одной Земле живем, — продолжает Коля, — но все такие разные: и бедные, и богатые, и добрые, и злые. А я вот, уже три года в

землянке, но я человек. Я ничего не своровал, я никого не обманул, я последним куском поделюсь и помогу человеку в трудную минуту. Я ушел от зла, от их бога, ушел и от несправедливости. Но разве уйдешь от обиды? Она в сердце кипит у меня, — говорит Коля, еле стон сдерживает...

— Я резал металл, а кто-то гнал его за границу. И меня придавило металлоконструкцией, много костей переломало. Хозяин умолял меня и просил: «Я тебе и денег дам, и лекарств достану... Ты только не пиши ничего, остальное, Коля, все будет!..»

А в больнице даже обезболивающего лекарства не было, и хозяин исчез, даже гроша ломанного я не получил, не то что заработок. И другие тоже. И кому жаловаться? Везде, воры! А всю квартиру мою бичи растащили, все пропили, что можно. И живут там теперь наркоманы, а мне с ними, не по пути. Ушел я в тайгу подальше от всех: все мне надоели, и не скоро я от этого чувства избавился, не скоро...

— Одной рукой, — жаловался Николай, — я пилил дрова, другая еще не работала: таскал сушняк из релок, и сети ставил, и все делал одной рукой. А ночью скрипел зубами от боли, так меня всего корежило.

— Здесь, Гриша, возле землянки, я часто вижу НЛО. Скользят они бесшумно по распадку и, наверное, видят меня, и стыдно мне за нас, землян, за людей стыдно. Мы, по сравнению с ними, паразиты, да нас проще уничтожить, чем перевоспитать. Но мне Землю жалко, я горжусь ею, как мамой нашей родной! Да еще такой красавицей. ,

Однажды стою около землянки, а по небу целые трассы НЛО. Проносятся друг за другом аппараты по касательной к Земле и уходят во Вселенную. Жутковато немного, а оторваться от зрелища не могу — такое чудо!

...Затем мы долго молчали, каждый думал о своем. Коля сосредоточенно морщил лоб, но глаза его были широко открыты. Ушел в себя человек, истратив все слова по поводу НЛО.

А утром мы проходили через одну релку, она вся была изрыта ямами. Оказалось, что это было поселение гольдов, навечно заброшенное. Я еще никогда не видел такого большого стойбища, вернее его археологических останков.

Канул в Лету целый народ, а ведь это были земляне. Как и все мы здесь.

— Тут очень сильное биополе, даже ветер и тот здесь замирает, и НЛО здесь чаще всего зависает, — говорит мне Коля,

— и всегда здесь на душу навевает тоска, как на кладбище.

Поправил Пыхалов ружье на плече, и мы тихонечко пошли прочь. У нас пока еще есть земные дела, и нам хотелось торопиться, будто нас кто-то ждал или мы кого-то хотели встретить. Так и вышло; мы встретили товарища Коли, Вениамина Гальцина. Вениамин ходит с ружьем и с собакой. Это его охотничьи угодья, и уже радостно он приветствует нас. Широкое лицо его поистине доброе, он настоящий таежник. Такой человек никогда не обманет другого, и таежные законы соблюдает.

Живет Венька, так зовет его Николай, в поселке с семьей, имеет

свое хозяйство, а рыбалка и охота — это его подспорье, но в нем-то и заложена его душа, и она рвется сюда, на бескрайние просторы. Тайга — это смысл его жизни. Мы вскоре расстались. А Коля говорит;

— Вот Петра Макарыча и Веньку я уважаю. Они честнейшие люди, сейчас мало таких в тайге. Такие, сами не пакостят здесь и другим не дают. Очень мало таких людей, — повторил он.

В течение всего ноября я приезжал к Николаю, и мы вместе с ним рыбачили. Но самыми запоминающимися были вечера. Мы вспоминали свою службу на Краснознаменном Тихоокеанском флоте. Я не пишу КТОФ, потому что многие сейчас не знают, что это такое. Обидно, но это так. Я служил на дизельной подводной лодке, а Николай на атомной. Был турбинистом. Есть о чем вспомнить нам.

Мы жалели ребят, погибших на «Курске», но за это никто не был наказан. Чиновники обогащаются, и властвует дьявол на планете, в образе доллара, и гибнут невинные люди, и счёта им нет.

Но вот тишину нарушила муха. Вот это да! Летает, подлая. И Коля услышал; «Ожила, поет, родимая!» — и улыбается мне.

— Коля, да ее убить надо! — спешу я с подсказкой, не понимая всей философии жизни.

— Ну, убьешь ты ее, — говорит мне серьезно Коля, — и что? Будешь слушать тишину, а муха жизни радуется и песню поет.

Я недовольный замолчал. А Коля мне:

— Гриша, муха ведь не кусается, она добрая!

Да, тут железная логика, а нам все бы убивать, все, что подвернулось под руку.

А в следующий раз приезжаю, а в землянке, уже три мухи звенят.

— Коля, пора и отстреливать их, — говорю я ему, а он опять улыбается;

— Значит, хорошо им, и зима в радость.

Тут я изловчился и поймал одну муху.

Пыхалов аж подпрыгнул;

— Убил что ли?

— Нет, она жужжит в кулаке, — говорю я ему и даю послушать. Коля ничего не слышит.

— Неужели убил? — думаю я, и разжал кулак. И муха, как «мессершмит», взорвала воздух. «Ладно, — думаю, — лети, разбойница!»

Если посмотреть на нас со стороны, то обхохочешься: два больших ребенка, и нет для них никаких проблем, мух ловят, дебилы!

— А ты знаешь, Григорий, я приловчился все ночами делать; и шить, и убирать, и варить. Днем времени на эти дела не хватает. Да и рыбу надо на трассе днем продать, а то жить не на что будет. Все надо успеть; дров нарубить, постирать, самому помыться тоже надо.

— Коля, — подпрыгнул я, — а ты привези жену себе из поселка, — и все проблемы!

Пыхалов разочарованно махнул рукой: нет, мол, там хороших женщин. И добавил:

— Я одну привел сюда, а она мало того, что пьет больше меня, так еще что-нибудь да сопрет. Одно расстройство...

— Да, когда женщина пьет, то это беда, — подтвердил я.

— Вот у нас на работе был один мужик, так мы над ним постоянно смеялись. Работаем мы во вторую смену, прибегает его сын и говорит; «Папка! Мамка пьяная напилась, разбила стекло и сломала дверь. Иди домой!» Тот к мастеру: так и так, мол, отпусти на час домой. А сам кипит от злости. Мужик мужика всегда понимает. «Иди, конечно!» — разрешает мастер.

И часто такое бывало. Потому и пристали токаря к Зимину; «Как это так, что баба буянит в доме — объясни?»

Тот похлопал своими глазами, развел руками и говорит:

— Как только мы жить с ней стали, то частенько у нас было так: возьмем бутылочку с получки, она выпьет рюмочку, а я — остальное. Затем стало так: я рюмочку и она рюмочку. То есть, поровну. А сейчас — я рюмочку, а она все остальное. И вся бригада от смеха закатывается: «Вот расклад: он рюмочку, а она — остальное!»

Улыбается и Николай:

— Поселок у нас маленький, хорошие женщины все заняты. Кого я привезу сюда?

— Коля, сейчас рыбы мало стало, и с каждым днем все меньше, ты же сам видишь. А потом морозы хорошие будут, а лед толстый, рыба почти не шевелится, и ничего не возьмешь ты. А если еще со снегом погода дня три побалует, да вьюгой закружит, и все: пропадешь ты здесь один-то. У Веньки с Петром хоть хозяйство есть, а это сегодня много значит. А у тебя ничего нет. И до весны еще надо пару месяцев тянуть, а как? Надо, Коля, к прежней жизни возвращаться: устраиваться на работу и жить в городе. А здесь твоя дача будет, — говорю я ему.

Задумался Николай на минуту, а затем говорит:

— Твоя, правда, Гриша, но у меня и одежды-то приличной - нет, и, вообще, кому я нужен? — грустные глаза его стали печальными, спина согнулась, морщины прорезали лоб. Тяжело мужику...

— Ладно, Коля, — говорю я своему другу, — есть у меня на примете хорошая женщина, может, все и образуется, только с ней мне надо поговорить — добро?

И ожил моряк: «Конечно, добро!» Я не знал, как начать разговор с Ниной Станиславовной — прекрасной она души человек, но шутница и разбойница, каких свет не видел. Если врежет, то мало не покажется! Вот и думай тут, если сам не сахарный. А то ведь и рассыпаться можно.

И начал я обработку Нины издалека, постепенно. Про свои рыбацкие успехи рассказываю и про рыбу, какую я ловил. Нина очень умная женщина, поэтому сразу насторожилась; «Ты что-то задумал, братец?»

Понял я, что тут лучше правду говорить и начал ей рассказывать про Колю и про его житье. Очень ее озадачило то, что он один в землянке три года прожил.

— Но почему?! — только и воскликнула она.

— Нина! Я толком ничего не знаю. Поговори с ним сама, ты ведь одна живешь и тебе ведь опора нужна.

Станиславовна прекрасно выглядит и очень резка:

— Не хитри, Гриша!

— Пропадет человек-то без помощи, ведь мы все земляне и помогать должны друг другу, — говорю я ей.

— И откуда ты это взял? В наше-то время? — возражает Нина, и я опять начал рассказывать про Колю: какой он честный человек, а погибнет. Рано или поздно, но погибнет. На том месте, где стоит Колина землянка, была другая, только еще раньше. И жил там один хороший человек, заядлый охотник и рыбак Афонин Николай, я его сам знал, и меня он приглашал в гости. Давно, это было лет так двадцать назад, если не больше.

Был он уже в годах и все равно пропадал в тайге, не сиделось дома ему. Так и не добрался он до дороги, сердце прихватило, и — нет человека. У таких одержимых людей и смерть трагична, и все повторяется: прошли годы, и живет там другой Коля, Пыхалов. Они знали друг друга. И я побывал в той землянке, тогда не был, а сейчас случилось. Видишь, как все в жизни вяжется, и не такие узоры бывают — вот так!

169

— Жалко человека! — говорит Нина. — Я хочу посмотреть на него.

И мы уточняем время.

Николай приехал ко мне, как и договаривались, и привез для Нины рыбы.

— Пусть свеженькой рыбки отведает, — вздыхает Коля, — неловко ему.

А Алла на стол накрывает, мы ей тайну не говорим; а вдруг ничего не получится и провалится наше сватовство. Тогда позор нам, лучше промолчать.

После обеда мы исчезаем с Колей из хаты, вроде друзей проведать, а сами — к Нине. Та уже ждет нас. Сидим мы за столом, а таежник и руки не знает куда девать, и о чем говорить — не знает. И приходится мне за двоих отдуваться. А тут еще и внучка в гостях у Нины — Ксюшенька маленькая, и дочки дома — Татьяна да Настя, и все за столом сидят. Но Ксюша скоро освоилась и ко мне на руки перебралась, ребенку все интересно, и ходит она по рукам от одного к другому.

я и шепчу Николаю, дескать, может, и ты подержишь стрекозу эту? А тот аж глаза выпучил, ты что, мол, Гриша? С моими граблями да детей держать. А Нина потихоньку рассматривает Николая, хочет до души его докопаться, очень уж ей интересно, что там? Красива Нина, но сейчас еще красивее, и я смотрю на нее с удовольствием.

Скоро все стали расходиться, Татьяна гулять ушла, ей восемнадцать лет, так и тянет ее из дома. Настя с Ксюшей тоже домой поехали, темно уже. Тут и я начал прощаться, дела и мне нашлись срочные. Пусть поговорят они сами, им ведь есть о чем рассказать друг другу. Коля тоже двинулся на выход, но я так стрельнул в него глазами, что он тут же уселся на место. «Сиди, дорогой, раз тебя не

гонят, — мысленно подсказал я ему».

Утром Нина ушла на работу, а Николай заявился ко мне.

— Ну, как дела, моряк? — осторожно спросили у него мы с Аллой. Сел Коля за стол и говорит:

— Она такая умная, что мне и не пара.

— Вот это да! — чуть не подпрыгнул я. — Вот это оборот!

— А вообще женщина она очень хорошая, — продолжает он, но уже с улыбкой, — весь гороскоп перебрала, все выписала из книг, а их у нее — прорва. И даже молитву нашла где-то и в мой карман положила. И говорит она мне: «Ты выберешься из тайги, Коля, ты найдешь свое место в жизни...» Тут и я ожил. Это уже хорошо, даже очень хорошо. И еще, полотенце мне подарила, и простыню, и наматрасник сшила.

Тут уже мы засмеялись вместе; «Ну и Станиславовна, ну и молодец! Попался Колька!»

— А перины у нее, — продолжал Коля, — такие, что утонул я в них. Только шампуньки и не хватало, чтобы пузыри пускать, как артиста Крамарова, в ванной-то, помнишь? Фильм такой был «Джентльмены удачи»?

Ох, и насмеялись мы тогда, не все же грустить, ведь мы, земляне, и смеяться умеем! А Нине на следующий день я говорю:

— Завтра на рыбалку уезжаю, что Кольке передать?

А она:

— Может, ты ему подушечку возьмешь?

У меня силы нет смеяться:

— Какая подушка? Давай уж перину!

И Нина смеется:

— Душа он человек. Скажи Коле, что пусть приезжает, не пропадать же ему, я жду его!