Сказка для взрослых.

Во дворце правителя тридевятого королевства царил страх. Повелитель гневался, а когда Драгомир приходил в бешенство, все – и живые, и, особенно, нечисть предпочитали прятаться по углам. Объектом, на который изливал ярость властитель, оказался Кощей. Он стоял, втянув голову в металлические плечи, и не смел возразить ни словом.  

– Такое важное дело, – бесновался упырь, – прахом пошло. И почему? Да потому что слуга мой нерадивый, коего я не считал слабым умишком, отрядил к Елисею посла негожего. Ты, остов железный, мозгами бы пораскинул, прежде чем кикимору отправлять. Она и двух слов связать не может, не то, что важную весть передать. Али ты переметнуться захотел? Видать, тебе жить надоело, пора смерти предавать.  

Королевич вытянул вперёд левую руку, делая странный жест другой, а Кощей с лязгом рухнул на колени и возопил.  

– Пощади, государь! Не переметчик я, да и в неудаче посольства невинен. Некого нам отряжать. Сам я пойти не могу, Ягу тоже посылать нельзя, а остальные – шушера мелкая. Кикимора хоть пожальче глядится, к доверию располагает. Суть-то она до Елисея донесла, да сам он, видно, таков, что не может отдать человека в руки недружеские даже ради Василисы.

Поглядел Драгомир на коленопреклонённого подданного, подумал.

– Прав ты, похоже, – уже спокойнее, но с досадою, словно расстался только что с сокровенной мечтой, сказал он, – добро у человека этого с кровью по жилам течёт. Разыщи-ка теперь Ягу, да скажи, пусть подговорит своих в Елисеевом дворце, чтобы заставили гостя убраться из мира нашего. Как, то меня не касается.

– А может, вызнаем прежде, что он затевает? Вдруг против тебя и не думает идти.  

– Да ты что, истинно умом ослаб или притворяешься?  – снова разгневался королевич. – У ворога, чья жёнка нами заточена, в друзьях ходит сильнейший богатырь. Так супротив кого он встанет, а?  Делай, что говорю, а иначе плохо тебе придётся!  

И топнул ногой. Вскочил Кощей и выбежал прочь, а Драгомир сел на трон и глубоко задумался.  

Дума в эти минуты шла и в царских палатах, да туго что-то. Не могли друзья ничего решить, слишком мало знали они об упыре.

– Перво-наперво, мыслю я, – сказал, наконец, Ворон, – надо соглядатаев пронырливых ко двору королевича заслать. Коли будем ведать, чем живёт, что замышляет, скорее ответ сможем дать. Да и у Вани, глядишь, за это время сила пробудится. Без неё он сей часец слабее котёнка.  

– Дело говоришь, – подумав, ответил Елисей. – А кого пошлём-то?

– Положись на меня.

Он свистнул в два пальца. Ничего не произошло, и Саша с Иваном переглянулись, недоумевая.  

– Не видно моих лазутчиков?  – довольно спросил кудесник. – Значит, и там не заметят. – Покажитесь, бабоньки!

И возникли тут перед светлыми царёвыми очами две непонятности, вроде маленьких старушек в платочках и с длинными носами.  

– Шишиморы, – сообщил Ворон, – домовые бабы. Шустрые, везде проскочат, всё узнают. Так?  – обратился он уже к тем.  

– Так, батюшка, так, – закивали обе.  

– Помните, о чём баяли мы? Настала пора.  

– Мы готовы, дядечка, – ответила та, что выглядела моложе.  

– Ну, тогда отправляйтесь, да докладывать не забывайте.  

– Где ты их нашёл?  – восхищённо сказал Елисей, когда лазутчицы исчезли.  

– Сами отыскались, – усмехнулся кудесник, – дел великих захотели.  

– А ты в них уверен?  – с подозрением поинтересовался Голоднов. – Всё-таки нечистые духи, а они, от вас же слышал, Драгомиру подчинены.  

– Только не эти, – возразил вперёд Ворона царь. – Домовые, шишиморы, да жихари[1] хозяину преданы и дому, что их приютил.  

– А ты, Сань, неплохо знаешь классификацию нечисти, – засмеявшись, сказал Иван.  

Тот улыбнулся.  

– Я же говорил, тут поживёшь, и не то ведать будешь.  

– А в своём мире ты с ними не встречался? – поинтересовался кудесник. – Жихони, кажись, повсюду есть.

И тут Голоднов вспомнил, как мама сказала однажды, что у них домовик поселился, и стала ставить ему на ночь блюдечко молока и кусок хлеба класть. А утром всё оказывалось съеденным до крошечки. Видел это Иван, но на мышей грешил…

– Случалось, – сказал он.  

Елисеев удивлённо посмотрел на друга.  

– Завёлся как-то у нас домовой в квартире. Неожиданно появился, так же и исчез. И помнится мне, что в то время, пока он жил, всё удачно складывалось: у матери с работой проблем не было, питались нормально, в дом что-то подкупали. Но почему-то ушёл он, не понравилось у нас что ли…  

– Переманить могли, – серьёзно сказал Ворон, – силком. Знать, колдун рядом обитал. Увидал, как у вас всё хорошо, позавидовал, да и забрал ваше счастье.  

– А ведь точно! – воскликнул Иван, хлопнув себя по лбу. – В  соседнем подъезде бабка жила, злая такая, всё нас ребятами гоняла. Про неё говорили, что ведьма, а мы с мамой смеялись, не верили.  

– И зря. Люди просто так болтать не станут, дым без огня не появляется. Вот она и приворожила вашего домовика к себе.  

– А откуда же старуха о нём узнать могла?  – заинтересовался Елисей.  

– Кудеса – это наука, – отозвался Ворон, – как и та, благодаря коей электричество во всём царстве есть. Физика, ты баял. И волшебство тож. Кто его хорошо изучил, тот ведает всё, что рядом творится.  

– Но ты же не в курсе, что у Драгомира происходит? – удивился Голоднов.  

– А это потому, что там свои кудесники есть, они и ставят препоны мыслям, да и другого такого же, как сами, вмиг разглядят. Вот потому-то мне лазутчиком быть нельзя, раскусят.  

– Даже в виде птицы?

– Даже так.  

Воцарилась тишина, каждый молчал о своём. А Иван в недоумении спрашивал себя, почему всё, с ним происходящее кажется ему вполне нормальным, и не просто, а само собой разумеющимся. «Голдлайн», квартира, где он жил, и даже мать стали такими далёкими, точно провёл Голоднов в сказке много лет, а не сутки всего.  

– Похоже, это и впрямь  мой мир, – подумал он. – Всё тут родное и понятное, но в то же время загадочное и влекущее…  

И не сразу уразумел, что произнёс это вслух. Собеседники обернулись и кивнули согласно. А кудесник сказал:

– Не был бы он твоим, ты б здесь не очутился. Жизнь – она такая, старается каждого на его место определить, а тот уж сам решает, оставаться ему там или нет.  

При этих словах Ивану почудилось, что рядом зазвучала патетическая музыка, так величественен был момент осознания истины. Друзья, видимо, почувствовали то же самое, лица их стали серьёзны и… вдруг торжественность момента нарушила Марьюшка. Приотворив дверь, она громко позвала:

– Батюшка, мне скушно.  

И, проскользнув в комнату, побежала к отцу.  

– А что же тебя мамки-то не потешают?  – спросил он, подхватывая дочь на руки.  

– Потешают, – грустно ответила та, – да постыли мне их забавы, а ничего нового они выдумать не могут.  

– Ну-ка, пошли со мной в камешки играть, – сказал Голоднов, отбирая девочку у Елисея.  

Та не вырывалась, сидела спокойно, и, держа ребёнка на руках, Иван направился к выходу.  

– Погуляем мы немного, ладно?  – обернувшись, сказал он.  

– Идите, идите, – разрешил Саша. – Про трапезу вечернюю не забудьте.  

– Хорошо, – ответила за обоих Марьюшка.  

Они скрылись за дверью, а кудесник, задумчиво глядя вслед, сказал:

– Никуда Ваня от судьбы своей не уйдёт. Здесь она у него, с нами рядом.

К ужину Иван с царевной вернулись весёлые, раскрасневшиеся и мокрые. Выяснилось, что Голоднов учил Марьюшку плавать в придворцовом пруду, и теперь та взахлёб рассказывала об этом отцу. Своего взрослого приятеля она ласково звала Ванечкой и льнула к нему, как к родному.

Саша с благодарностью смотрел на товарища, продолжавшего развлекать девочку. А тот с серьёзным видом ухаживал за ней за столом, подкладывая то поросёнка, то икру, и приговаривал при этом:

– Ешь, Марьюшка. Кушать надо, а то, вон, худенькая какая.  

И ребёнок послушно отправлял в рот поднесённые ему кусочки, заедая их огромным ломтём хлеба.

А Иван удивлялся, что же приключилось с ним, никогда не имевшим дела с детьми. Почему эта маленькая славянка – дочь его друга разбудила в сердце такую нежность? Впрочем, это только радовало молодого человека, долгое время считавшего себя ущербным из-за неспособности полюбить.

После еды царевна потащила Голоднова в свою светлицу за книжки, но в этом виде развлечений он потерпел поражение. Читать по-старославянски Иван не умел, поэтому Марьюшка сама по слогам разбирала написанное, а он слушал и умилялся.  

В таких невинных занятиях и разговорах прошла неделя, потом вторая, а от шишимор всё не было вестей. Друзья начинали тревожиться.  

Недалеко от густого леса, на пустынной опушке, сливаясь с пожухлой от солнца травой, сидело издали походящее на огромный камень существо. Оно ждало, и уже давно. Наконец, вдали показалось что-то, заставившее Бабу-Ягу, а то была именно она, встрепенуться. Большая птица, подлетев, принялась описывать круги над её головой.  

– Спускайся, – приказало чудовище.  

Пернатая послушно сложила крылья и грянулась о землю, обратившись в человека.  

– Слишком долго, – громовым голосом рявкнула Яга.  

– Не мог выбраться никак, – оправдывался прибывший. – Царь не отпускает никого от себя, боится, как бы не захватил кто из наших… я имею в виду, ваших…

И расхохотался. Рассмеялась и нечисть; смех у неё был странный – в себя, и из-за этого глухой.  

– Слушай же, – сказала она, – повелитель наш приказал богатыря, явившегося во дворец к Елисею, извести. Как ты это сделаешь, не моя печаль. Опасен он зело для Драгомира, сам баял.  

– Опасен, сестра, опасен. Мощь в нём великая запрятана, и со дня на день осознает он её. И тогда всем нам конец придёт.  

– Так вот и не допусти. Ядом ли, мечом ли, но ослобони нас от сей невзгоды. А не справишься, сам знаешь, королевич шутить не любит.  

– Исхитрюсь. Никто на меня и не подумает.  

– Тьма тебе в помощь!

Снова воспарила птица, взмахнула крыльями и вмиг пропала из вида. Баба-Яга, проводив её глазами, поднялась и, тяжёлыми шагами войдя в лес, затерялась среди деревьев.  

– А где Ворон?  – поинтересовался Иван, входя в апартаменты друга.  

– Улетел, – озабоченно отозвался Елисей. – Дела у него какие-то. Ох, не люблю я, когда он покидает дворец, боюсь, не убили бы, али не словили.

– Да ладно тебе, Сань, – удивлённым тоном сказал Голоднов, – он мужик крепкий, неглупый, с чего бы ему попасться?

– Сам понимаю, да всё равно тревога гложет. Как Марьюшка?

Глаза Ивана подёрнулись мечтательной поволокой.  

– Уснула, – улыбаясь, ответил он. – Всё читать меня учила, а потом глазки слиплись совсем, пришлось уложить.  

Елисеев тоже усмехнулся.  

– Ты ей всех мамок-нянек заменил, Ваня, – шутливо сказал он. – Полюбила она тебя.  

– Я её тоже. Очень, – тихо признался мужчина.  

И заговорил чуть громче и горячее:

– Видишь ли, Саш, я всегда дружить хорошо умел, а вот любить так, чтобы сердце сжималось, не мог. И думал, что обделила меня жизнь этим чувством. К маме был привязан, конечно, но это другое. А Марьюшка…

Он замолчал, не зная, как выразить свои переживания. Царь положил руку другу на плечо.  

– Я понимаю. Сам до Василисы не знал, что можно так прикипеть к человеку, чтобы быть готовым жизнь за него отдать. То ли до возраста это не пробуждается, то ли сам мир наш так действует. Думается мне, кто был плохим, хуже здесь становится, а хороший – лучше. Мыслю я, сказка это.  

– Точно, – рассмеялся Иван.  

И Саша присоединился к его веселью.  

Стояли тёплые сумерки. Около небольшой запруды молчали двое мужчин. Одному было за пятьдесят, он сидел, охватив колени и опустив на них подбородок, а другой – дед лет семидесяти  время от времени закидывал уду, сняв с неё прежде окунька или плотвицу.  

– Так и будешь молчать, тятя?  – угрюмо спросил первый.  

Второй покосился на него, но не сказал ни слова.  

– Что ж ты гонишь меня от себя, словно супостата? На что огневался?

В ответ снова прозвучала тишина.  

– Я худого никому не делаю, за что же ты сердишься столько лет?

Наконец, послышался глухой голос старика:

– За непокорность твою. Говорил же я, кудеса – не божеское дело. Почто ослушался родного отца, не захотел честным трудом жить?

– В чём же я нечестен, тятенька?  Людям помогаю…

– Нечистому ты помогаешь, вот кому! Посмотри, что он с тридесятым государством содеял. Я всё сказал, уйди с глаз моих!

– Эх, тятя…

Поднявшись, мужчина вытер глаза шапкой, и с места, где он только что стоял, взмыла чёрная птица. Покружившись над водой и каркнув на прощание, она улетела. Старик плюнул через плечо, перекрестился и вновь закинул удилище, забыв снять с крючка рыбу.

А Ворон направился ко дворцу. Опустившись у крыльца, обернулся он человеком и, всё ещё отирая глаза, поднялся по лестнице, через минуту присоединившись к обществу друзей.