Глава 5

– Да стой, ты! Подожди, я сам, – это отец.

Ну, как маленький, ей-Богу!

Сидел, мучился, записывал через микрофон на допотопный «Брянск» музыку с телевизора. А я ему показал, как двумя медными проводками от телефонной «лапши» можно завести сигнал в магнитофон напрямую от звуковой платы не менее допотопного «Рекорда».

Теперь батя неуклюже тычет толстым паяльником в потроха раскуроченного телевизора, сопит и торопится – ведь «Песня-73» уже в разгаре, а ему так не терпится попробовать неожиданное ноу-хау. На маминой деревянной разделочной доске – куски канифоли, капли олова и черные подпалины. В другое время папе был бы капец, но мама очень любит Толкунову и терпеливо сносит наш вандализм.

Папа так разволновался, что даже не спросил, откуда я знаю про такие уловки. А мама пока просто собирает информацию, внимательно посматривая на меня и что-то себе на ус мотая.

Младший братишка крутится возле отца, усердно пытаясь хоть чем-то помочь семейному делу. Разумеется, всем мешает, наталкивается на папино порыкивание, всхлипом обозначает начало грандиозного рева, тут же о нем забывает, и снова продолжает суетиться. Чувствует, что внимание родителей несколько смещается в сторону от его особы.

Эгоист растет…

– Мам, я схожу погуляю.

Мать отрывается от высмаркивания Васькиного носа и выдает по накатанной:

– Уроки сделал?

– Да сразу же после школы.

– Показывай!

Я поплелся в другую комнату.

Когда возвращался, в голове забрезжила кое-какая идейка.

– Слушай, мам. Показать-то я, конечно, покажу. Только давай сделаем поинтереснее!

– Что ты еще придумал? – за последние сутки мать стала какой-то тревожно-подозрительной.

– Я предлагаю договор. Ты – больше не контролируешь мои домашние задания. Если я получаю в школе меньше четверки – договор расторгнут. Если ты захочешь проверить, а уроки не сделаны после четырех – договор расторгнут. Если ты проверяешь и находишь хоть одну ошибку – договор расторгнут. Если задаешь вопрос по программе, и я не могу ответить, или отвечаю не правильно – договор расторгнут. Идет?

Отец косится в нашу сторону в клубах канифольного дыма и озадаченно хмыкает.

Мать хлопает глазами и неуверенно спрашивает:

– А зачем это?

– Ну, как, мам! Я же должен учиться самостоятельности. Должен быть ответственным, серьезным. И тебе голову своими уроками не забивать. Вон, Василий, до сих пор читать не умеет, учи лучше его. И, кстати, таблицу умножения я уже выучил. Сверх программы. Проверь.

– Трижды восемь, – говорит мать рассеянно.

– Двадцать четыре. А шестью семь – сорок два, а семью восемь – пятьдесят шесть. Ну что, мам, договорились?

Когда в прошлой жизни я перешел в четвертый класс, мать сама придумала этот договор, потому что Васька учился отвратительно и занимал львиную долю ее свободного времени. Сейчас я бессовестно занимался плагиатом, предполагая, что матери не может не понравиться то, что она придумает сама позже.

– Ну, давай попробуем, – в ее голосе неуверенность.

– Ну, давай, пробуй, – в тон матери вторю я и сую ей тетради с домашкой, – а я пошел. Найдешь ошибку – нет договора.

– В девять чтоб дома был! – мать пытается хоть последнее слово оставить за собой.

– Что хочет женщина, того хочет Бог!

Не вышло.

Слышу, как очередной раз хмыкает отец…

* * *

Мой старенький дворик.

Три сборно-щитовых двухэтажки послевоенного типа с деревянными лестницами и печным отоплением. Гигантская софора с четвертой стороны. За ней – кривые улочки колоритных домиков, своеобразно сочетавших в себе татарско-украинскую эклектику, с летними кухнями и вездесущим виноградом на палисадниках, арках и беседках.

С другой стороны двора над шиферной крышей правого дома виднеются новенькие хрущовки-пятиэтажки. Относительно молодой микрорайончик, хотя часть окон первого этажа уже оплетена виноградом.

И кругом – море зелени!

Я люблю этот дворик.

Тут есть все для счастливого детства мальчишки семи лет. Справа за домом в двух шагах гаражи-сарайки, которые постоянно вскрываются, ломаются, сносятся и снова достраиваются. Иными словами – живут своей жизнью, как известковый хребет кораллового моллюска, давно превратившись в заманчивый лабиринт. Его зигзагом пересекает бетонная дорожка, прелесть которой в том, что дальний ее конец, выходящий на городскую улицу, гораздо выше ближнего, впадающего в наш двор. На этой чудесной горке я когда-то сломал руку, пытаясь научиться скатываться вниз задом на трехколесном велосипеде.

Справа от софоры за парком виднеется желтая высокая стена летнего кинотеатра. Это кроме того, что каждое воскресенье к нам во двор приезжает передвижной кинотеатр – старый газончик с будкой, в которую загружены скамейки для зрителей и небольшой штопанный экран.

Вы, дети двухтысячных! Искушенные интернетом, мобилами и планшетами!

Вы представить не можете, какое это счастье – сидеть всем двором в темноте на занозистых лавках и смотреть «Гуссарскую балладу» на изношенной и потрескавшейся кинопленке.

А в летнем кинотеатре я узнал, кто такой Фантомас. Поход туда в то далекое время был для меня как посещение Большого театра для меня нынешнего. По крайне мере, по эмоциональному эффекту.

С заднего торца летнего кинотеатра на пустыре мы дрались с мальчишками из соседнего двора. Вернее, дрались пацаны постарше, а мы, мелкота, швыряли в противника камнями. Доставалось и своим, и чужим.

Что интересно, дрались всегда по субботам.

Начинали собираться где-то после шести, переругивались, распаляя боевой дух. Понемногу, легкая пехота в лице малолеток начинала пошвыривать голыши, и когда пара-тройка зарядов попадала в цель, шли уже стенка на стенку. С визгом, азартом, соблюдая своеобразный боевой порядок и не писаные правила – ножи и железо не брать, лежачего не бить, после первой крови в сторону.

И взрослые как-то ровно относились к этому варварству. Замажут зеленкой потрепанных драчунов и в воскресенье на море – зализывать раны в здоровой соленой водичке.

Пляж – это демилитаризованная зона, где бойцы оттуда и отсюда дружно вспоминают «минувшие дни и битвы, где вместе рубились они»…

Кстати, сегодня – суббота.

Активные игрища на свежем воздухе, наверное, уже в разгаре, но меня туда почему то не тянуло. Я стоял на крыльце и впитывал знакомые и давно забытые запахи.

Вечерело.

Заходящее солнце красным маревом заливало верхние этажи пятиэтажек. Двор устало шевелился. Вздыхал, гремел доминошными костяшками, покрикивал из окон на загулявшихся детей, играл в «дочки-матери», сосал пиво, тявкал, мяукал, кудахтал…

– Привет, Булка! – головастый крепыш лет девяти медленно подходил ко мне справа по отмостке дома.

Трюха.

Трюханов Вадик из соседнего подъезда. Оболтус с вечно испачканной физиономией и ожогами на руках.

– Смотри, чего есть.

У Трюхи в кулаке зажат зеленоватый цилиндр с внутренними продольными отверстиями.

Блин, придурок!

Это же «свистуля» – трубчатый порох, который немцы в войну использовали в боевых зарядах. Его легко найти на тридцать пятой батарее около Казачьей бухты. Значит, Трюха лазил туда. Действительно, придурок.

– Запалим? – Трюха вытащил из кармана кусок фольги и деловито стал обматывать «свистулю».

Когда трубчатый порох горит в фольге, он издает характерный резкий свист, за что и получил такое название. Если правильно обмотать – получается что-то вроде свистящей ракеты.

Трюха – большой любитель таких фейерверков. Батя у него – мичман. Сейчас – кладовщик, но в прошлом сапер.

«Яблочко от яблони…», что называется.

– Не советую, Трюха. Без башки останешься.

– Ну и ссыкун.

Коротко и ясно. Без иллюзий.

Крепыш моментально потерял ко мне интерес. Как ни в чем не бывало, потопал в сторону гаражей, с сопением продолжая обматывать «свистулю» фольгой.

Я критично покачал головой – доиграется, когда-нибудь…

Во двор с левой стороны из-под софоры неожиданно залетел белоснежный козленок. За ним степенно трусило все козлиное семейство. Тут же со второго этажа напротив раздались скандальные женские крики. Ветхая старушка, бормоча беззлобные ругательства, шаркала вдогонку своим питомцам со стороны частного сектора, вяло помахивая длинной хворостиной.

У нас это обычное дело.

Это что!

Один раз, сбежав из бродячего шапито, во двор ненароком забрел… верблюд! Весь двор высыпал на улицу стричь с невиданной зверины очень нужную при простудах верблюжью шерсть. Из неё потом надо связать носки или шарфик, чтобы лечиться впоследствии в свое удовольствие.

Верблюд покинул наш двор похожим на большую лишайную собаку. Больше его в цирке не видели, по крайней мере, в том сезоне…

За углом со стороны гаражей пронзительно свистнуло, и сразу раздался звонкий хлопок. Послышалось характерное зловещее потрескивание.

«Ну вот, не придурок, ли?» – с досадой подумал я и направился в сторону шума.

Трюха уже летел мне навстречу, ошалело вращая глазами. Копоти на его рыльце значительно прибавилось.

– Ходу! Горит!

Он пулей наискосок пересек двор и замелькал пятками среди деревьев парка, ведущего на территорию вражеского двора.

– Стой, скотина! Где горит? Урод…

Я побежал к гаражам.

Собственно, в этом «Шанхае» гаражей было немного – пять или шесть. Все остальное пространство занимали кривые ряды живописных сараек, размером чуть больше туалетной кабинки. Здесь жильцы хранили старые вещи, хлам и уголь для растопки. Некоторые закрывали в этих будках велосипеды, мопеды и даже мотоциклы. Разумеется, там можно было найти и бензин.

Видимо, Трюхинская «шутиха» этот бензин и нашла, филигранно вписавшись в верхнюю щель щербатой двери одного из сараев.

Открытый огонь еще не вырвался на свободу, но его жадные языки с гудением выламывались из всех щелей убогой постройки, с удовольствием покусывая соседние шедевры бытовой архитектуры. Прямо на глазах тонкие сизые струйки дыма из-под общей шиферной крыши превращались в зловещие черные спирали, наполняя пространство вокруг удушливым туманом.

Видимость резко ухудшалась.

Неожиданно, события стали ускоряться будто в сумасшедшем калейдоскопе.

Сначала со стороны двора истошно закричали женские голоса. И почти сразу же появились бегущие жильцы с ведрами и кастрюлями. Кто-то разматывал явно короткий и бесполезный садовый шланг. Кто-то тащил настоящий, хотя наверняка просроченный огнетушитель. А кто-то уже лупил арматуриной по горящей двери, пытаясь сбить замок.

Со звонким треском начал лопаться шифер на крыше.

Где-то далеко гуднула пожарная сирена.

Хаос и неразбериха оставляли неприятное ощущение тщетности любых человеческих телодвижений. Мне стало понятно, что сгорит весь ряд, в котором было около десяти сараек. Однако народ бился со стихией насмерть. Я бы сказал, с подъемом и воодушевлением. Дружно, весело и с азартом, напрочь забыв о скучном субботнем вечере.

Что характерно, никто не пытался спасти свой хлам.

Только один мужичок с невзрачной перекошенной физиономией трясущимися руками все пытался отпереть амбарный замок своей клетушки, которая уже начинала заниматься огнем. Кто-то пытался его оттащить, но тот, с неожиданной яростью оттолкнул спасителя, распахнул дверь и исчез в дыму.

Народ охнул.

К горящим сараям из-за жара было уже трудно подойти. В проеме, куда канул сумасшедший, блеснул язык пламени. Какая-то женщина запричитала. Кто-то побежал вызывать «скорую».

И тут несгораемый субъект вернулся к людям.

На четвереньках.

С дымящейся одеждой на теле и тлеющим перекошенным чемоданом в руках, из которого что-то сыпалось и дымилось. Его окатили водой, и он зашипел, как раскаленная сковородка. Мужики на радостях чуть не надавали ему по шее, а он, обнимая спасенный чемодан, судорожно икал и затравленно озирался.

Взревывая сиреной, во двор въехала пожарная машина.

Народ расступился, и остатки гаражей в три счета были превращены в черные мокрые дымящиеся руины с трупами какой-то мототехники среди тлеющего угля.

Для пацана нет чуда прекраснее на свете, чем работа пожарной команды на реальном пожаре. Но сегодня, раскрыв рот, глазели и дети, и взрослые.

Не глазел только я.

Потому что в это время обалдело рассматривал то, что вывалилось из чемодана невзрачного мужичонки. Того самого, кто в огне не горит, ни в воде не тонет. Предмет, который я поднял в благородном порыве вернуть утраченное добро владельцу, оказался слегка оплавленной, черной магнитофонной миникассетой. Что-то похожее я видел в телефонных автоответчиках когда-то давно…в будущем.

Ни в этом времени, ни в этой стране этого предмета просто не должно было быть!

Вечер переставал быть томным.

* * *

Домой я вернулся вместе с отцом, причем, выглядел я гораздо чище.

Наша сарайка не пострадала, поэтому папа был возбужден и …доволен. Однако это не мешало ему всю дорогу грозить чумазым кулаком в воздух, засоряя эфир обещаниями рано или поздно отыскать «этих козлов», «поотрывать ноги», «натянуть глаз» и так далее…

Народ постепенно рассасывался по квартирам.

Отчаянно вертя головой, я все пытался высмотреть несгораемого владельца непонятной кассеты. Но, то ли от того, что в воздухе продолжала висеть сизая гарь, или по причине стремительно наступающих вечерних сумерек, новоявленного Терминатора мне найти не удавалось. Возможно, любопытный субъект покинул представление еще в первом акте – до начала тушения пожара красавцами-пожарными. Так сказать, по-английски. Предпочёл остаться без всеобщего признания и пропустил шикарное шоу.

Другая странность.

Практически всех участников печального карнавала в той или иной степени я знал. Самое меньшее – видел пару раз в нашем дворе. А этого йога, ходящего по углям, не видел ни разу. Это при том, что вся массовка в полном составе принеслась на велосипедное барбекю исключительно со стороны нашего совместного проживания. Снизу вверх. В этом я был уверен, так как оказался у истоков событий в числе первых, и, находясь чуть в стороне (я же маленький!), прекрасно отслеживал всю картину целиком.

С верхней стороны нашего «Шанхая», откуда приехала пожарная машина, пешком не появлялось ни одного человека!

Что получается? Незнакомец был своим? Дворовым?

Я задумался. По два подъезда в трех двухэтажках, по две квартиры на этаже, двадцать четыре. В каждой квартире четко по три комнаты, но большинство живут по принципу «коммуналок» – несколько семей с общей кухней. С нами, кстати, тоже живет какая-то старушка с очень сложным именем. Я в детстве никогда не мог его запомнить.

Ираида Артемьевна – тут же подсказала мне услужливая память, помноженная на взрослое сознание.

Ну да, ну да…

Я стал вспоминать, кто и где живет.

Одновременно, как на автомате, рассеянно наблюдал как отец матери живописует в деталях хронологию пожара. Потом рассеянно ужинал со всей семьей, не реагируя на подлые Васькины пинки под столом. Лениво глазел телик, продолжая в уме считать, вспоминать, расселять и переставлять людей. И уже в кровати, перед уходом ко сну, стал подводить итоги.

Значит так.

В сумеречной зоне моей памяти осталось четыре квартиры и семь комнат в двух домах – напротив нашего и справа. Я не мог вспомнить или просто не знал, кто там живет. Лежбище подражателя птицы Феникс могло быть только там.

Ну, вот почему мне так надо отыскать этого огнеборца?

Я не мог ответить на этот вопрос. Хотя.

Нет, не мог. Возможно потому… что уже заснул.