Славко был композитором, но не видел в своей профессии ничего особенного.

Когда в нём признавали непревзойдённый талант, он никоим образом не примеривал это определение исключительно на себя, справедливо замечая, что талант необходим в любом деле, и важны вовсе не личные заслуги и успех у публики, а те чувства, которые рождаются в людях, слушающих его музыку. Ему и в голову не приходило судить о коллегах по степени общественного признания, приходящегося на долю каждого их них. Славко полагал любые сравнения и сопоставления неправильными и абсурдными, верным он считал только дело служения гармонии и красоте, столь необходимыми для тех, кто ещё был способен понимать и слушать.

Любой звук, находящий свой отклик – обладал неотчуждаемым правом на существование, и не имело значения, какие овации следовали за тем, когда над сценой опускался занавес. Куда как более значима была сама возможность помогать людям жить, делать эту жизнь богаче, светлее, ярче...

Так рассуждал Славко, будучи совершенно уверенным в том, что незабудка ничем не уступала в красоте розе, а пение тоненького ручейка было ничуть не хуже оратории моря, особенно, когда эта песня трогала сердце и тревожила душу нечаянного путешествующего.

Но Славко ни в чём не упрекал устоявшийся порядок вещей, допускавший подчинительную иерархию, и, тем более, никому не завидовал. Он знал, что даже если случится так, что его сочинения не будут нужны никому, сам он не сможет прожить и дня без этого чарующего сочетания звуков, слетающихся к нему отовсюду: и от затерянного в голубых горах ручья, и от величественного моря, и от всех цветов на земле, маленьких и больших.