Не то, чтобы Банош совсем не любил музыки и не знал, чем занимаются композиторы, но он определённо считал их деятельность делом гиблым и совершенно никчемным. «Птах-то он, вона, такое загибает, что никакому пианисту на своей скрипочке не изобразить!» – размышлял Банош, слушая соловьиное пение. «И не училась тому ремеслу пичужка нигде, и денег не просит, и чистой рубашки для себя не требует, ан всё едино лучше Тургенева поёт!» Надо заметить, что для Баноша любой бесполезный человек носил фамилию Тургенев. А кто он такой, этот самый Тургенев, Банош точно не знал.

 Так бы и жил Банош без «Травиаты» и «Шурале», если бы не случилась с ним одна неожиданная странность.

Банош шёл с работы и по своему обыкновению ни о чём не думал. В голове его было свежо и просторно, как вдруг откуда-то издалека, с самой периферии сознания, до Баноша донеслись чуть различимые звуки, заставившие его не только насторожиться, но и тревожно вслушиваться, чтобы не пропустить не единого колебания внутреннего эфира.

 Звуки, тем временем, становились всё яснее и громче, прирастали обертонами и полутонами, переплетались между собой, составляли причудливые фразы и образовывали дивную мелодию, от которой Банош замирал на месте и зачем-то пристально глядел в небо.

Баношу казалось, что всё вокруг, все предметы, все машины и дома сделались какими-то маленькими, а на город сверху опустился внезапный поток света, где роились ангелы и дрожали, словно бенгальские огни, лучезарные родники.

«Эвона вот!»  – только и смог вымолвить Банош, чувствуя, как всё его тело наполняется не только необъяснимой лёгкостью и теплом, но и беспричинной радостью, чем-то схожей с неожиданно возникшей музыкой и фонтанирующими струями света.

Он осторожно переминался с ноги на ногу, не чувствуя под собой собственного тела и в глубине души надеялся, что переступив порог собственного дома, всё внезапно закончится, пройдёт, исчезнет так же, как и началось.

Но этого не случилось, и музыка, теперь уже отчётливо оформившаяся в ангельское пение, продолжала звучать, не позволяя ему погружаться в обычные дела – дежурную перебранку с женой и бесцельное топтание на кухне, которое ему никогда не надоедало.

Ангелы продолжали своё пение над его головой, пусть и немного тише, чем раньше, но Баношу это совершенно не мешало. Напротив, в голове его даже появились мысли. Вначале он удивился этому обстоятельству, но позже начал привечать их и радоваться появлению таких необычных гостей.

Всё казалось Баношу занятным, ничего не оставалось без его внимания и интереса, точно он впервые вдруг увидел распахнувшуюся перед ним целую Вселенную.

Банош вышел во двор и сел на пустую скамейку.

Он не знал, были ли мысли движимы пением ангелов или составляли с ним единое целое, но теперь он уже опасался, что звучание исчезнет, и он больше ничего не узнает о том, как живут облака, как тлеют торосы в пламени полярных сияний, и как растут горы, стряхивая с себя тяжёлые снеговые шапки.

Ангелы пели, совсем не замечая Баноша. Ему вдруг стало ясно, что это пение предназначено не только для него одного. Что их голоса пронизывают весь небесный купол, достигая любых, даже самых позабытых уголков, дабы поддержать тех, кому присуще всматриваться в небо и слушать его звуки или же пробуждать к жизни таких как он, Банош.

Банош почти не чувствовал почвы под ногами, хотя раньше ему казалось, что непременным условием правильной жизни – это прочно стоять на земле.

Теперь он под жизнью стал понимать совершенно иное. И разве могло быть как-нибудь иначе, если сейчас он ощущал в себе такую восторженную лёгкость бытия, что не давала проснуться в сердце ни тоске, ни нелепым обидам. И когда душа его полнилась неведомым ранее чувством сопричастности ко всему сущему, всему происходящему, ко всякой былинке, затерянной в Мироздании.

Банош поднялся и снова загляделся на небесный роящийся свет. Тот качнулся и направился к горизонту, вослед ускользающему закатному солнцу.

Неведомая сила повлекла Баноша за слабеющими небесными звуками, и он уже плохо осознавал, зачем и куда идёт.

– Банош, Банош! – кричали ему сзади. – Банош, вернись!

Но Банош не слышал и послушно шёл навстречу своему падающему солнцу.