- Элина, расскажите про Войну?

- Мне трудно вспоминать, как это было:

не то, что б не хочу или забыла,

а нужно говорить за всю Страну.

В те роковые годы на наш народ

от мала до велика для Победы

трудился от заката до рассвета,

 и не было важнее из забот.

Спросите ветеранов, стариков –

пожав плечами, скажут:

                                              - все так жили.

Вот этой силой мы врага разбили,

освободив Отчизну от оков.

И я не исключение:

                                          в тылу

ровесницы работали ударно,

а мне достался поезд санитарный…

И дальше неохотно:

                                    как в пылу

войны, в числе других госпиталей,

оставив позади горящий Киев,                         

их поезд устремился вглубь России,                      

откуда, занимаясь всё алей -

с бойцами эшелоны гнал рассвет

пожарищам навстречу и бомбёжкам,

а женщины тревожно из окошка                          

на станциях крестили их вослед…

  - Мне память сохранила с тех времён,

Как снимок:

                           на разбитом полустанке -                       

состава обгоревшего останки.

А под откосом – с почтою вагон.

И степь…

                      До горизонта вся,

                                                         белей

полей под снегом: письма, похоронки,

а в вышине, над всем – печальный, звонкий

клин улетавших к югу журавлей.

Не счесть теперь ни матерей, ни жён

не получивших чьих-нибудь последних

тех весточек;

                           ни с рубежей передних -

солдат, кто, не дождавшись, был сражён.

Всё тягостнее речь её и слог

задумчиво-усталый,

                                     и нередко

вновь пальцы теребили край салфетки;

И, чтобы поддержать наш диалог,

я задавал вопросы невпопад -

встречая вдруг испытующий и тихий,

как у людей с лихвой хлебнувших лиха -

пронзительный,  чуть отстранённый взгляд.          

В тот миг она была, наверно, там:                        

в том поезде, где приторный до рвоты

тяжёлый запах крови и мокроты,

сочащихся по стираным бинтам.

Там, где махры и пота благовест,

где, на крыло свалившись, самолёты

с тузами на боках - вели охоту,

прицеливаясь прямо в красный крест.

Не клеился дальнейший разговор.

Мы как-то больше вежливо молчали.

В упор глазами полными печали

глядел в меня её немой укор.

Нет, даже не укор, а приговор,                        

за то, что я докучливым незнаньем

разбередил клубок воспоминаний,                   

комком в груди живущий с давних пор.

Мне было стыдно, словно невзначай                 

обидел дорогого человека:

и за её, припухшие, вдруг, веки,

и за, уже давно остывший, чай;

что не обнять мне и не обогреть,

вдруг ставшие родными - эти плечи,

за паузы неловкие – предтечи,                              

что, видимо, пора и честь иметь.               

 А так хотелось поблагодарить:

 найти, сказать от сердца – не для слуха,

 но веяло такою силой духа, 

 что не посмел: боялся оскорбить.                  

 Слова, что ей, скорее, не новЫ –

 застряли по пути, как в горле кости;

 то, собственно, зачем пришёл я в гости -

 осталось недосказанным.

                                                  Увы,

  избитых фраз восторженный елей         

  здесь был бы совершенно неуместен,

  да и не нужен

                                Женщине известной

  породой несгибаемых людей.

  Всё, что сумел:

                              смущенья  скрыв огонь –

  поцеловать признательно без звука,

  протянутую на прощанье, руку

  в распахнутую, мягкую ладонь…   

 Я вышел в Май.

                                      Играла ребятня

  в «войнушку», как обычно, и пестрели,                                                 

  громя «фашистов» - русские пострелы.

  На них смотрели на закате дня,

  край занавески сдвинув,

                                                 там, в окне –

  глаза отнюдь не воина-эллина:

  девчушки, с хрупким именем Элина.

  Одной, из победивших в той

                                                       Войне…