Лечу сквозь ночь, глотая горький дым,
нет, не Отечества, а сигаретный.
Несёт экспресс в далёкий Когалым –
таинственный, заснеженный, секретный.

В мороз и снег… Здесь слякоть за окном.
Я в дребезжащем тамбуре бездумно
гляжу в стекло, курю, а что потом?
не философствую, как бич бездомный.

Я еду за рублём..? Нет, от себя –
на крайний Север, словно на край света,
всё бросив в прошлом и… всех разлюбя,
ни адрес не оставив, ни привета.

Гляжу в окно, и в лоб глядит звезда,
мигая так, как будто вмиг – сорвётся
и, ринет обгоняя поезда
неумолимо вниз, и разобьётся…

Забытой сигаретою обжёг
два пальца, вздрогнув, бросил сигарету…
и вспомнил все стихи,
что в прошлом сжёг,
завистникам поверивши навету.

Завистникам и критикам газет,
с презрительной ленцой читавших
вирши,
произнося – поэзии в них нет,
читайте Бэлькенштейна,
вот кто пишет…

Гляжу в окно – столбы и провода.
Так на распятия столбы похожи,
мне стало страшно, будто бы вода
ночь затопив, коснулась моей кожи.

Прижался лбом к запрету на стекле,
с той стороны в упор прижалась темень
мечтающая может о тепле…
а я стоял уставший и растерян.

И вновь стихи, как дождь,
как ветр, как тьма
подкожно растворяются и хлещут
в груди моей, как в скважине – слова
слоятся нефтью чёрною и блещут.

И слышу голоса ушедших я –
кто сотрясал страну,
и тех – «согласных»
кто вслед пришёл, бездарное творя
и наплодивших армию безгласных.

 Гляжу в окно – поля, поля, поля.
Вселенная больна навек ненастьем.
Столбы-распятия… Прости земля –
не болен я, пока что, соучастьем.

Лечу сквозь ночь, глотая горький дым,
нет, не Отечества, а сигаретный.
Несёт экспресс в далёкий Когалым –
таинственный, заснеженный, заветный.

Звезда мелькнула – искрой золотой.
Дверь распахнул, и рёв ворвался в уши,
и понял я, что зря ищу покой –
то мир больной вверяет свою душу.