Прапорщик Фёдоров

Веселый человек прапорщик Федоров, этого у него не отнимешь. Он коренастый, подвижный, лицо открытое, хоть и под густыми бровями. Но стоит ему улыбнуться, и все становится на свои места, и брови уже ничуть не смущают. И еще он умеет увлеченно рассказывать, эрудированный, постоянно читающий разную литературу, он всегда на уровне. Слушать его можно часами. Вот и сейчас я слушаю его с интересом и стараюсь не перебивать. А рассказать ему есть что.

Срочную службу я служил в Охотске поваром, все два года. Был и на Камчатке в командировке. И что меня поразило там - это природа. Такая красота! И ни комаров тебе, ни мошки, и все неимоверно крупное - и ягода, и плоды, прямо как в сказке. Чудный край! А черемши, хоть косой коси ее, да вся рослая очень и вкус особый. Точно в раю там побывал - красота!

Демобилизовался я, приехал домой, но недолго жил гражданской жизнью. Понял, что моя жизнь - это служба, вся душа там. И в девяносто шестом году поступил на службу по контракту, хотя и был рядовым. И тут курьезы случались. Как только начинаю докладывать начальству, что служащий по контракту рядовой Федоров и так далее, так высокие чины морщатся, очень неприятная картина получается. И вот однажды не вытерпел проверяющий чин, и чуть не кричит на начальника штаба: «Да дайте вы ему уже звание младшего сержанта, хоть не так будет уши резать!» Через пару дней я уже младшим сержантом ходил, минуя звание ефрейтора.

А через год прапорщиком стал. Окончил курсы в Хабаровске, и все вошло в нормальное русло.

Я сам люблю пошутить и смешное послушать очень люблю, а тут все к одному. Приезжает ко мне в гости сестра моя Катя. Она только недавно закончила педучилище и преподает в другом селе в начальных классах. Посмотрела она на мое холостяцкое житье, покачала головой и говорит: «Женись, Пашка». Я даже глаза от удивления выпучил: «На ком, Катя?» А та уже смеется: «Ты веселый человек, и она веселый человек, подруга моя. И фамилия у нее смешная, ни за что не отгадаешь». Включился я в эту игру и говорю: «Наверное, Булочкина». А сестре весело: «Нет!» Я давай дальше перечислять и, наконец сдался. Успокоилась сестра, глаза утерла и говорит серьезно: «Смешная она, Наталья Петровна. Фамилия у нее такая», - и опять смеется. Короче «купила» меня она таким подходом, заинтересовался я и в субботу поехал к сестре в гости. Там я и увидел свою Наталью Петровну. На улице - снег и ветер ужасный, а как встретился взглядом со своей Натальей Петровной, так в жар бросило. Ей всего 20 лет было, темноволосая она, чуть ниже меня ростом, а глаза... Эти русалочьи зеленые глаза меня и околдовали. Я в омут головой так и бросился.

Скоро мы сыграли свадьбу, и в положенное время родила моя Наташка мне дочурку Яночку - вылитый мой портрет. И нет более счастливого человека на свете, чем я, хотя и живем мы в поселке, и забот хватает, но это не беда.

Стоял я в ту пору на должности начальника стрельбища, и работы там было невпроворот. Порой и ночевал там, пока все механизмы не отлажу своими руками. Все в порядок привел, и стало стрельбище образцовым.

И вот однажды стрельбы идут зачетные, во всю мощь работает стрельбище, и сбоев нет, все мишени движутся, все как в цирке идет. И тут старший руководитель, наблюдавший за стрельбами, позеленел весь: «Федоров! Почему у тебя люди на стрельбищном поле?» Я как глянул в ту сторону, куда он показывал, и обомлел весь. Действительно два грибника с коробами за плечами чуть ли не возле мишеней бродят. И хоть бы что им, спокойные, что тритоны доисторические.

-        Поймать немедленно! - кричит Крабов. - И сюда их, - и возле себя очертил пространство.

Как они прошли заграждение и знаки, что вокруг стрельбища расставлены, неизвестно. А может, ненормальные - психи какие-то, кто знает. Стрельба прекратилась, и эти два зайчика заметались по полигону. Мы их ловить с солдатами. Да куда там! Один нам еще и кулаком машет: «Куда стреляете, слепошарые?» Подполковник из бледного в бордового превратился, как клоп с перепою стал: «Сюда их!» Но куда там! «Зайчики» эти так сиганули через проволоку мимо знаков, только их и видели. Аж смешно стало.

А немного погодя проверяющий из округа приезжает, полковник Сытин. Мужик хороший был, пока водку пил, а как бросил пить (закодировался или подшился), то совсем «с рельсов съехал» и стал очень непредсказуемым. Опять всему нашему начальству задача: что с этим Сытиным делать? Раньше стол хороший с коньячком накрыли - и нет проблем. А тут? «Я не пьющий, - твердит он, - на все трезвыми глазами гляжу, от меня ничего не ускользнет». И еще что-то бормочет. Молчит Строков, и я молчу, и другие офицеры молчат, боятся разозлить проверяющего начальника - не дай Бог такое!

Но пока все нормально. И я уже думаю, что пронесло беду, и все так думают. Но тут Сытин на мишени показывает, а они серые, под камуфляж покрашены - испокон веков такие были.

- Почему не белые?

Мы онемели, сказать, не знаем что. И Строков мне знаками показывает: «Молчи».

-        Завтра чтобы белые были!

А зима на дворе и снег белый, и мишени - тоже. Проблемы у него с головой: подумали мы. Да и краски нет - полигон далеко от города. Что делать?

Ушли офицеры чай пить, а я все усиленно думаю. И тут мне солдатская смекалка помогла. Вспомнил я, что у нас известь есть, еще с весны в кладовке валяется, все хотел ее выкинуть. Прикинул я, что далеко мишени, и вряд ли кто-то разглядит, что они известкой побелены. Вообще-то, афера чистейшей воды, но что сделаешь? Попробую. В пять секунд мы с солдатами мишени побели, и я им приказываю: «Молчите!» И Строков тоже ничего не ведает, все думает, бедный, как усластить проверяющего, ведь с водкой было проще: никакой головной боли. Попили они чайку, отдохнули и на улицу вышли. Вот тут я и докладываю Сытину: «Товарищ полковник, ваше замечание устранено, и все мишени окрашены, как вы распорядились, в белый цвет». У того аж челюсть отвалилась: «Как? Ведь невозможно такое». Знал он трудности наши. И у нашего Строкова удивление: ну и номер! Поглядели офицеры на поле, а там все мишени белые и на солнце чистотой сияют.

-        Молодец, прапорщик, - говорит мне Сытин. – А ты толковый хлопец! - и подписывает документ, что, проверка проведена и замечаний нет - такие дела.

Уехал он, а командир части ко мне:

-        Ты когда успел, Паша?

Рассказал я ему про известь, он и закатился от смеха:

-        Вот дела-то на нашей грешной земле, - и опять смеяться.

А потом и говорит мне:

- Даю тебе три дня отдыха. Езжай домой к семье, значит, а то ты со стрельбища не вылезаешь.

-        Так точно! - кричу я, и аж подпрыгнул от радости - скорее к Наталье Петровне своей да Яночке, очень соскучился по ним, ведь не видел их аж целую вечность.

Вот тут я не удержался.

-        А над тобой подшучивают? - спрашиваю я Пашу.

-        А как же! - поползли брови у Павла Геннадьевича вверх, и опять он улыбается, добрейший человек. - Был у нас в части один прапорщик, Пьявкин его фамилия. Ну, до того ехидный, спасу нет, а подшучивать любил - ужас как. Вот я и попался.

Стоял я дежурным по части, и ночь прошла без замечаний. А утром все идут на доклад к командиру, и мне надо. Тут этот Пьявкин подлезает ко мне и говорит: «Ты что, Паша, ведь центральные ворота в части упали». И так серьезно это сказано. А ворота эти сгнили давно, и все их менять собирались, а тут и время, видать, пришло. В общем, нет у меня времени, чтобы все это проверить, уже на пороге начальника штаба стою. Пошел на доклад. Все, как есть, и сказал - и про ворота тоже. Но только добавил, что проверить сообщение не успел - не было времени. Махнул рукой Строков: «Давно бы они рухнули, а то руки не доходят. Иди, Федоров, да посмотри, что там, и мне все доложишь». Пошел я к воротам, а те стоят, и падать не собираются, и вроде со своей высоты надо мной посмеиваются.

Тут же и Пьявкин крутится, как тот унитаз, сияет, светится весь - весело ему, заразе. Я опять к командиру и доложил, что ворота стоят, а это шутка - Пьявкин пошутил.

-        Опять Пьявкин! - взвился подполковник Строков. - Ко мне эту инфузорию! Немедленно!

Надоел это Пьявкин всем. И шутки у него ужас, какие плоские, больше на подлость смахивают. Ну и выдал ему командир по первое число. Но разве дурака перевоспитаешь? Через пару дней тот опять за свои шутки взялся. Порой и били его где-то за пределами части «добрые» люди, но так и не перевоспитался он. Вот такой чудак был этот Пьявкин. Всем дуракам предводитель-дурень в квадрате. И еще по-разному величали его, однако стойкий был хлопец, упорный идиот.

-        А хочешь, анекдот про прапорщиков расскажу? - спрашиваю я Павла.

Тот улыбается:

- Давай!

-        Появился в раю прапорщик, да еще с дыркой в голове - застреленный, значит. Трезвый - спасу нет! Через день у него все ангелы при погонах летают, а личный состав рая строевой шаг рубит на плацу. Свободные от нарядов все что-то упорно считают и в блокноты записывают. Вот апостол Петр и спрашивает прапора: «Что вы там считаете, сироты мои?» Тот четко, по-военному отвечает: «Товарищ небесный генерал, инвентаризацию имущества проводим. Не дай Бог, разворуют все». - «Да кто же это посмеет-то?» - удивляется апостол». - «Неужели вы не знаете, - удивляется прапорщик, - что моему куму Граблюку три дня жить осталось? Меня «грохнули», уже и его «грохнут». Он целый военный округ до нитки растащил и продал все. Хоть теперь он на танке ездит, все равно застрелят его, раз обещали. А как сюда попадет в рай, то и здесь грабить будет». А я ему документ - все уже приватизировано, кум дорогой, и дулю ему под нос: «Ваши лошади, товарищ Граблюк, тихо ходють. Геть отсюда!» Смеется апостол Петр: «Веселый вы народ, господа прапорщики. Однако почудил ты и хватит. Это перед адом вам одна остановка в раю полагается. Один шанс вам исправиться. А сейчас 45 секунд на сборы и дальше пойдем. Собирайся, в аду сковородка ржавеет! Такая радость, и кума твоего Граблюка дожидается!» Посмеялись мы с Пашей Федоровым - шутка и есть шутка. И я дальше Пашу слушаю.

-        Зря, конечно, на армию так наезжают, даже очень зря. Никак не может народ понять, что армия - защитница его. А всему развалу нашему враги наши рады, всю страну хотят к рукам прибрать, как Граблюк твой. У нас и радио, и телевидение, и газеты, все поганят армию: то не так, да это не так, а помощи никакой - один вред. И комитет солдатских матерей старается, да не там, где надо. Вот и обратный результат получается.

Пришло пополнение к нам в часть, а туалет в помещении засорился. Надо идти на улицу, чтобы нужду справить, а это метров 70 от жилого корпуса. И вот около полуночи ответственный от командования подполковник Колесниченко делает обход жилых помещений. Заходит он в туалет и видит необычную картину: сидит рядовой Сидоров на подоконнике в позе орла, окно раскрыто, зад наружу. И все это на уровне третьего этажа происходит, тот нужду справляет. Понял подполковник, что напугает новобранца, и тогда беда неминуема. И говорит он орлу этому: «Нехорошо, сынок, упасть можно! Не торопись, родной, я тебя за дверью подожду». Привел солдатик себя в порядок и предстал перед начальником. Тот его и спрашивает: «Ты почему, солдат, на улицу не пошел?» Чуть не плачет Сидоров - стыдно ему. Ребенок он и есть ребенок. «Я дедов боюсь, мне такого про них наговорили дома еще, что страх во мне неимоверный», - и слезы текут по веснушчатому лице мальчишки. Он их размазывает двумя руками: «Простите меня, товарищ подполковник». И еще сильнее плачет. «Ты ни в чем не виноват, - говорит Колесниченко. - Много виноватых людей - и дома, и в армии, но не призывник виноват. Иди, Сидоров, отдыхай. Только подумай, что бы сказала мне твоя мать, если бы ты упал из окна да разбился? Да еще и штаны ниже колен болтаются. Иди, Сидоров - думай».

А утром строит полковник Строков всю часть на плацу и говорит солдатам: «Если я узнаю, что деды притесняют молодых или не дай Бог где-то до рукоприкладства дойдет, я того сам лично в дисбат отправлю, сам документы оформлю. Разойдись!»

Грустная получилась история, хотя с виду смешная. Молчит Паша, и я молчу. «И все же я верю, что наша армия воспрянет

духом и снова будет такая же всемогущая и любимая народом, как раньше, - говорит мне Павел Геннадьевич. - Четыре года я не дослужил до минимальной пенсии - сократили воинскую часть. Не человека, а сотню людей сразу выбросили на улицу. Правда, предлагали мне в Чечню ехать, там и дослуживать. Но я отказался, ведь с семьей я, не один. И не хочу я в азартные игры играть с государством, а то всегда в дураках будешь. Ведь так получается у нас? Но я верю в хороших людей. Верю в своих сослуживцев. Вот и сейчас помогли мне друзья с работой и еще помогут. Я не один, а это самое главное в жизни», - снова улыбается прапорщик Федоров.

Молодец! Он крепче кремня, этот служивый. Такого не сломишь.

                                                                                          05.09.2005 г.